Смертельная игра

— Были ли мы счастливы? — Браун повторил вопрос. — Да, думаю, да, особенно в начале. У нас было похожее — как это сказать? — отношение к жизни, что ли, мы одинаково смотрели на вещи. И она была красива, очень красива. Но это продолжалось недолго. Все перестало быть таким замечательным, когда мы вернулись в Вену. Мы стали часто ссориться, а Лотта, прежде такая легкомысленная, теперь была постоянно чем-то озабочена. То, о чем она никогда не думала, вдруг приобрело огромное значение: она начала беспокоиться о будущем… о нашей безопасности и стала очень раздражительной. Иногда мы целыми неделями не говорили друг другу доброго слова.

— Из-за чего вы ссорились?

— Обычно из-за денег. Почему-то их всегда не хватало. Она сказала, что я слишком много пью. «Ты мне противен, — часто кричала мне она. — Ты мне противен»… Знаете, в этом есть какая-то ирония, что я сейчас здесь и меня подозревают в ее убийстве. Могло вполне получиться как раз наоборот. Однажды она пыталась меня ударить ножом, и это ей почти удалось. Я пил, и у меня не было настроения выслушивать ее глупости. Помню, я тогда подумал, если она скажет: «Ты мне противен» еще раз, то я… я…

Браун замолчал.

— Вы ударили ее? — спросил Либерман.

Браун едва заметно кивнул.

— Лотта вышла из комнаты и вернулась с кухонным ножом в руке. — Браун зажмурился так, что морщинки веером разбежались от его глаз к вискам. Понизив голос, неожиданно увлеченный собственным рассказом, он продолжал: — Я как сейчас вижу эту картину: она стоит в дверях и размахивает тем огромным ножом, тяжело дыша, как загнанное животное. Лотта несколько мгновений смотрела на меня, а потом бросилась вперед. Я помню только эти глаза и промелькнувшую в моей голове мысль: как она прекрасна — и как ужасна. Я не пытался защищаться, как будто впал в оцепенение, и уверен, что она убила бы меня тогда, если бы меня не спас случай — или божественное провидение, как хотите. Споткнувшись о ковер, она распростерлась у моих ног, а нож выскользнул из ее руки и завалился под кушетку. Я вдруг пришел в себя и навалился на нее, прежде чем она успела встать. Конечно, Лотта стала сопротивляться: пиналась, кричала… Но я крепко ее держал. Наконец она успокоилась, обмякла и заплакала… Да, это почти случилось: Лотта чуть не убила меня. — Браун покачал головой и пробормотал: — Трудно было ненавидеть… простите, любить ее после этого.

Либерман сразу обратил внимание на оговорку Брауна. Либерман предположил, хотя молодой человек это и отрицал, что Браун все еще испытывал нежные чувства к своей прекрасной и непостоянной любовнице.

— Что вы знаете о ее прошлом? О детстве?

— Мы не говорили об этом.

— Почему?

— Не знаю, просто не говорили и все. Хотя я думаю, что у Лотты было тяжелое детство. Ее родители умерли, когда она была маленькой, и ей пришлось самой о себе заботиться. Но больше я ничего не знаю.

— Вам это было неинтересно?

— Она не хотела об этом говорить, а я не давил на нее. И вообще, прошлое — это прошлое, доктор. Что сделано, то сделано, так?

— Герр Браун, как вы думаете, кто убил фройляйн Лёвенштайн?

— Сначала я думал, что это Теодор Рохе, но сейчас я не уверен. Он гордый человек, из тех, которые ищут возможности отомстить. Но у него не развито воображение. А эта отсутствующая пуля, запертая изнутри дверь, статуэтка в шкатулке — это все очень необычно. Понятия не имею, как кто-то все так хитро провернул. — Браун цинично улыбнулся. — Так что, возможно, ее убил дьявол. Может быть, он действительно существует.

Молодой человек открыл глаза и посмотрел вверх, стараясь увидеть лицо Либермана.

— Герр доктор, у вас не найдется здесь бутылочки чего-нибудь горячительного?

— Нет, — ответил Либерман. — Не найдется.

— Трудно в это поверить. Я же знаю, что вы, медики, любите пропустить стаканчик-другой.

Либерман не ответил, а Браун снова опустил голову.

— Насколько я знаю, фройляйн Лёвенштайн встречалась с герром Уберхорстом наедине. Вы об этом что-нибудь знаете?

— Да, это верно. Он часто заходил к ней — за дополнительными консультациями. Честно говоря, мне кажется, она симпатизировала ему. Бедный Карл!

— Почему вы называете его «бедным»?

— Вы видели его?

— Нет.

— Если бы видели, то вы бы поняли, что я имею в виду. Жалкий человек, одинокий, страдает от повышенной нервной возбудимости. Конечно, это всего лишь мнение дилетанта, но я уверен, вы бы со мной согласились.

— Фройляйн Лёвенштайн жалела его?

— Да, конечно. Она могла бы надуть его, выманить у него все до последнего гроша. Но знаете что? Она довольствовалась двумя кронами за час своего времени.

— Она давала индивидуальные консультации другим мужчинам?

— Из круга?

— Да.

— Нет, насколько я знаю, только Карлу. Я говорил ей: «Что ты делаешь? Занимаешься благотворительностью?»

— И что она отвечала?

— Говорила, что он несчастный человек и ему нужна помощь. Эта черта ее характера редко проявлялась. Он такой маленький… Думаю, Карл вызывал у нее материнский инстинкт.

— Герр Браун, что вы собирались делать, когда родится ребенок?

— Какой ребенок?