Смертельная лазурь

Чтобы вскрыть ящики, требовался инструмент или хоть что-нибудь, чем я мог бы воспользоваться в качестве инструмента. Я тщательно осмотрел помещение, но так и не см. ог найти ничего подходящего. Взгляд мой беспомощно скользил по скрепленному глиной дикому камню стен. Я обратил внимание на один из камней, продолговатой формы, довольно длинный и, как мне показалось, достаточно острый. Приглядевшись, я понял, что он вполне подойдет мне. Но сначала необходимо было вытащить его из стены. Ногтями я принялся выковыривать глину вокруг него. Спустя некоторое время мне удалось обнажить камень настолько, что я мог ухватиться за него. Я попытался расшатать неподатливый камень и до крови поранил руку об острый край. Рана оказалась небольшой, но болезненной и изрядно кровоточила. Камень же не сдвинулся ни на дюйм.

Промыв рану водой из стоявшего тут же ведра, я наскоро перевязал ее носовым платком. И тут мне в голову пришла идея: а что, если обвязать выступающий край камня платком и попытаться таким образом вынуть его? Я так и поступил. Боль в раненой руке была жуткая, пришлось даже стиснуть зубы, чтобы не застонать, но постепенно камень стал поддаваться, и в конце концов я извлек его из стены. Этот кусок гранита с заостренным краем мог служить превосходным оружием, однако в тот момент я об этом не думал — нужно было вскрыть ящики.

Помучившись, я все-таки сумел острым краем камня вытащить несколько гвоздей и приподнять доски. Содержимое ящика было завернуто в промасленную ткань. Развернув ткань, я в изумлении уставился на таинственную кладь. И спустя мгновение от души расхохотался.

Весь ящик оказался битком набит тонкими, в кожаном переплете молитвенниками для католиков. Видимо, жерардисты решили предусмотреть все, готовясь к грядущему утверждению католицизма в Нидерландах.

Безусловно, в качестве оружия духовного роль этих книг было трудно переоценить, но только они мало могли помочь мне выбраться отсюда. И как меня угораздило подумать, что в ящиках могло быть оружие? Я до упаду хохотал над собственной наивностью, и этот хохот отчаявшегося настолько поглотил меня, что я даже не сразу заметил вошедших: ван дер Мейлена и двух охранников — лысого и верзилу со шрамом на щеке. Последний навел на меня пистолет.

Ван дер Мейлен окинул меня строгим взором.

— Если уж наши молитвенники приводят вас в такой восторг, тогда мы предоставим вам возможность окунуться в вашу стихию. Я имею в виду живопись.

Он многозначительно кивнул лысому. Тот, подойдя к стене, поставил принесенную картину так, чтобы она хорошо освещалась свечой. Это была картина в лазурных тонах, изображавшая Титуса и Корнелию на прогулке.

— Зачем вы притащили это сюда? — спросил я.

— Вы же горели желанием узнать побольше о таинственной лазури, — резонно ответил ван дер Мейлен, указывая на полотно. — Вот вам картина! Можете смотреть на нее без помех сколько угодно.

Пока он произносил эти слова, в мою каморку вошел красноносый и принялся высыпать рядом с моей лежанкой содержимое принесенного с собой мешка: моток веревки, железные гвозди и увесистый молоток.

— Укладывайтесь на спину, Зюйтхоф, да поудобнее. И не помышляйте о том, как бы вырваться, а не то вместо наслаждения искусством заполучите свинец в голову!

Мое положение и в самом деле можно было считать безвыходным. Я прекрасно понимал это. Бросив молитвенник обратно в ящик, я шагнул к лежанке и, как велел ван дер Мейлен, улегся на спину. Лысый вместе с красноносым вбили несколько гвоздей в пол вдоль лежанки, и не прошло и нескольких минут, как я, накрепко связанный, и шевельнуться не мог. После этого по распоряжению ван дер Мейлена лысый поставил свечу поближе к картине.

— Вот теперь можете смотреть сколько влезет, — удовлетворенно констатировал торговец антиквариатом. — Уверен, вы испытаете массу занятных ощущений.

Они вышли, я слышал, как щелкнул замок, потом шаги постепенно заглохли. Интересно, остался ли охранник у дверей? Этого я сказать не мог. Впрочем, какая разница, остался или нет, — я все равно был намертво приторочен веревками к лежанке. Так что убежать я не смог бы при всем желании. Ни от них, ни от зловещей лазури стоявшей передо мной картины.

Впрочем, что касается последнего обстоятельства, здесь я мог кое-что предпринять. Просто не смотреть на нее. Зажмуриться. Так и только так можно было избавить себя от злокозненного излучения лазури. Отлично сознавая, что меня ждет, особых иллюзий насчет собственной участи я не питал — из памяти не изгладились воспоминания о жертвах дьявольской синевы. Я пролежал с закрытыми глазами часа два, а может быть, три или четыре — я потерял счет времени. Но заснуть при моей тогдашней взвинченности я не мог.