Смертельная любовь

Суок – то же совпадение. Сказка «Три толстяка».

Я всю жизнь к тебе спешила,
Столько спутала дорог!..
Не забудь сестрички милой
Имя нежное – Суок!..

Суок звали одну из самых обаятельных героинь русской детской классики.

У Густава Суока и его жены Софьи – три дочери. Лидия, Ольга, Серафима.

Лидия старшая, Серафима младшая.

Одесса 20-х годов переполнена гениями: спортсменами, авиаторами, гонщиками, артистами, поэтами. Олеша среди них первый, любимец публики. Особым успехом пользуется у гимназисток.

Они собираются в чужой квартире, оставленной хозяевами: те же Валентин Катаев, Исаак Бабель, Эдуард Дзюбин, взявший себе звучный псевдоним Багрицкий, Илья Ильф, Семен Кирсанов, Лев Славин, Юрий Олеша…

Их литературное объединение именуется «Коллектив поэтов».

По временам перемещаются в кафе «Меблированный остров», сокращенно «Мебос». Иногда выступают в Летнем театре.

В Летнем театре 20-летний Юрий Олеша знакомится с 16-летней Серафимой Суок.

Сима очаровательна. Легкая, смешливая, светящаяся.

«…Девушка, которую я любил, вся в лунным свете (о, можно было отдельно взять в руки волос ее локона и отдельно легший на него луч!)…»

Катаев напишет:

«Не связанные друг с другом никакими обязательствами, нищие, молодые, нередко голодные, веселые, нежные, они способны были вдруг поцеловаться среди бела дня прямо на улице, среди революционных плакатов и списков расстрелянных».

Вскоре они стали жить вместе как муж и жена.

Олеша звал ее Дружочек.

«Ты ведь мой, Дружочек, да?» – то и дело спрашивал он.

Она заливисто смеялась в ответ.

* * *

Жить было трудно.

Уже довольно известные писатели, Олеша и Катаев, ходили босиком по улицам города Харькова, куда переехали вместе, залезали в долги, писали эпиграммы и стихи-тосты для чужих торжеств за гроши, гроши шли на хлеб, молоко и папиросы.

Жить было легко.

Голодные писатели были весельчаки и придумщики.

Как-то на литературном вечере у них возник авантюрный замысел.

На Симу положил глаз знакомый бухгалтер по прозвищу Мак, владелец тьмы продуктовых карточек. Друзья, заметив интерес Мака, подсылают предмет интереса к нему. Так, будто она свободная девушка. Обольстительница направляется к Маку с вопросом, как тому понравилось чтение стихов. Мак смущен и обрадован. Обильная вкусная еда становится наградой друзьям.

Но пока они с азартом предаются поеданию колбасы и семги, бухгалтер делает Симе предложение. Сима – соглашается. В то время на регистрацию брака уходил день. На развод – час. Серафима Густавовна Суок ставит всех в известность, что выходит замуж за бухгалтера и переезжает к нему.

Что было с потрясенным Олешей – трудно передать.

Катаев взялся вернуть девушку на место.

Из описания Катаева:

«Дверь открыл сам Мак… Вид у меня был устрашающий: офицерский френч времен Керенского, холщовые штаны, деревянные сандалии на босу ногу, в зубах трубка, дымящая махоркой, а на бритой голове красная турецкая феска с черной кистью, полученная мною по ордеру вместо шапки на городском вещевом складе…»

Катаев обращается к Дружочку: «Я пришел за тобой. Нечего тебе здесь прохлаждаться. Ключик тебя ждет внизу».

Дружочек уходила от Олеши в одном-единственном платье. Теперь она обременена вещами и продуктами. От бухгалтера. Бухгалтеру мило бросает: «Ты меня извини, дорогой. Мне очень перед тобой неловко, но ты сам понимаешь, наша любовь была ошибкой. Я люблю Ключика и должна к нему вернуться».

И опять они целовались на улицах, и опять Ключик-Олеша, влюбленный, спрашивал ее. «Ты ведь мой, Дружок, мой?..»

Она еще была его, но в город уже вошли красные. Вместе с ними вошел хромой, бритый наголо человек с отрубленной левой рукой – поэт Владимир Нарбут.

Он сделается следующим мужем изменчивой Симы Суок.

* * *

«Моя сестра Ванда умерла в девятнадцатом году от тифа. Она заразилась от меня. Я выздоровел, она умерла, ей было двадцать три года. Это произошло во время деникинщины в Одессе, зимой. На похоронах я не был, потому что не выходил еще из дому после болезни, и не знаю, в каком месте кладбища ее похоронили… Я ни разу не побывал на могиле. Она умерла, заразившись от меня, а я ни разу не пришел на ее могилу…»

И еще запись:

«Я видел, как умерла моя сестра – самый момент смерти. Лицо откинулось на подушке и мгновенно стало темнее, как если бы кто-то положил на него ладонь.

Она ныла перед смертью, в ночь, и нам казалось, что она поет. Еще раньше она спросила нас, принесли ли гроб…

Потом она лежала в желтом, блестящем, как может блестеть паркет, гробу, протягиваясь ногами ко мне, головой от окна, со сложенными под грудью руками – маленьким изделием из воска, пронизанного солнцем, как бы курящимся от солнечного луча, застрявшего в этом маленьком кораблике двух сплетенных уже не ею, а вмешавшимися людьми рук…

Потом гроб несли в дверь, на площадку, по лестнице и так далее… Ко мне, как помнится, пришел Эдуард Багрицкий, и был полуморозный день с розовыми окнами… И мы читали стихи.