Смертельная поэзия

Мать Бурляка – широколицая тихая женщина с заплаканными глазами – молча выслушала его и ушла в дом. Ожидая у ворот, за которыми по-прежнему недовольно ворчал пес, Феликс Янович чувствовал себя здесь, со своей странной просьбой таким же неуместным, каким всегда ощущал себя на многолюдных празднествах вроде именин городского головы. Там он казался себе письмом, пришедшим не по адресу. Здесь же, перед убитой горем женщиной, для которой поэзия была лишь баловством, доведшем сына до греха, Феликс Янович чувствовал себя так, словно писал текст соболезнования на рождественской открытке.

Мать Егора довольно скоро вернулась, избавив его от мучительных раздумий.

– Вот, – сказала она, протягивая ему обычную, хоть и порядком загрязнившуюся уже ученическую тетрадь. – Егорка здесь писал. Заберите, а то отец все равно сожжет.

– Спасибо, – смущенно отозвался Феликс Янович, бережно принимая тетрадь.

Мать Бурляка, не говоря больше ни слова, уже повернулась, чтобы скрыться за воротами. Но Феликс Янович не мог так отпустить ее.

– Погодите, пожалуйста!

Она остановилась и также молча глянула на него – вопросительно, но без особого интереса. Тревогу выдавала лишь рука, нервно сжимающая концы платка, завязанного на голове.

– Я хотел сказать, – как всегда в такие моменты нужные слова рассыпались словно горох из дырявого кармана. – Я просто хочу, чтобы вы знали. Ваш сын – не убийца!

– Знаю, – коротко и сухо ответил она, и рука отпустила концы плата. – Но кто ж поверит-то?!

И отвернувшись, скрылась за воротами.

*

Тетрадь Егора Бурляка, спрятанная под мундир, жгла Колбовского всю дорогу до почтового отделения. Феликс Янович решил, что пролистает ее вместо утренних газет. Однако жизнь в таких случаях часто делает кульбиты почище иного циркача. Как только Колбовский переступил порог почты, как ему навстречу шагнула Аполлинария Григорьевна – с бледным лицом и губами, превратившимися в напряженную нить.

– Они устроились здесь как у себя в участке! Никого не пускают! Требуют вас! А вы… где вы ходите?!

Феликс Иванович настолько растерялся от подобного напора, что не сразу смог вытащить часы – цепочка зацепилась за пуговицу мундира и чуть не порвалась. Стрелки потускневшего, но верного циферблата показывали без пяти восемь утра.

– Но я даже не опоздал! – пробормотал он.

– Вам давно стоило завести привычку приходить раньше! – безапелляционно заявила Аполлинария Григорьевна.

Ее тон был настолько безукоризненно холоден и ровен – как каменная стена без единой трещины, что возражать не имело смысла. Феликс Янович уже знал по опыту, что за эту стену невозможно пробиться.

Все еще ничего не понимая, Колбовский прошел в кабинет. Здесь причины гнева телеграфистки стали более ясны. На рабочем кресле Феликса Яновича расположился бодрый и настороженный как пес, взявший след, исправник Конев. А вдоль стен, натыкаясь друг на друга из-за скромных размеров кабинета, ходили двое полицейских.

– Вы, смотрю, не слишком ревностно относитесь к службе, – заметил Касьян Петрович, кинув взгляд на настенные ходики, – приходите позже ваших служащих.

– Я прихожу ко времени, – тихо заметил Колбовский. – Чем обязан?

– А у нас, знаете ли, нет времени начала и конца службы, – Конев словно бы не слышал вопроса. – Собачья жизнь! Круглые сутки должны быть наготове! А еще некоторые зловредные энтузиасты путаются под ногами!

Последние слова сопровождались выразительным взглядом в сторону Колбовского, который, стоя перед развалившимся в кресле исправником, все больше чувствовал себя гимназистом, вызываным в кабинет директора.

– Чем обязан? – повторил он, хотя и понимал, что повторенный вопрос звучит глупо.

Кто-то из полицейских насмешливо хмыкнул за его спиной.

– Скажите, как хорошо вы знаете Егора Мартыновича Бурляка?

Этого вопроса Феликс Янович не ожидал.

– Я? Не могу сказать, что слишком хорошо. Скорее, шапочно.

– Да? А, меж тем, еще вчера в участке вы утверждали, что он ваш близкий друг! – глаза Конева смотрели цепко и подозрительно.

– Я? Позвольте, я не говорил такого! – возразил Феликс Янович, уже понимая, что исправник пытается смутить его.

– Разве? – Конев нарочито изобразил удивление. – Тем не менее, вы прибежали его проведать и были очень взволнованы. С чего бы это?

Феликс Янович счел за лучшее промолчать.

– Давайте разберемся, – продолжил Конев, ничуть не смущаясь отсутствием ответа. – Кто же вы ему все-таки? Шапочный знакомый или близкий друг и… соучастник?

– Соучастник? – Колбовский почувствовал, что почва уходит у него из под ног.

– Мне известно про ваш вояж в дом Рукавишниковых, – уже без обиняков сказал Конев. – Вместе с обвиняемым вы вломились в дом убитой девицы и провели там не меньше получаса. Что вы там делали?