Смертельная поэзия

Феликс Янович не видел Рукавишникову с того самого поэтического вечера, когда было объявлено об ее помолвке. Она, как он мог судить, была занята хлопотами перед грядущим венчанием. И даже почти перестала выходить в свет – в отличие от своего жениха. Муравьев до свадьбы, похоже, не собирался уезжать в столицу. Казалось, что местное общество его полностью устраивает: он с удовольствием ходил на все вечера и обеды, куда получал приглашение. Почти всегда его сопровождал неизменный восторженный спутник – Павел Александрович Струев. А также все чаще компанию им составляла миловидная и безупречно элегантная Наталья Захаровна Клейменова.

Вдове заводчика Клейменова было едва за тридцать лет. Ее муж скончался три года назад от удара, оставив молодой супруге десятилетнего сына от первого брака, исправный кожевенный завод с десятью работниками и неплохой каменный особняк на Воскресенской улице. Наталья Захаровна оказалась женщиной с деловой хваткой и цепко взяла дело мужа в свои холеные руки.

Госпожа Клейменова вне всякого сомнения считалась завидной невестой, поскольку была равно хороша собой, здорова и богата. Однако же как и Аглая Афанасьевна, вкусив свободы, она не торопилась снова надевать брачное ярмо. Но в отличие от девицы Рукавишниковой, Наталья Захаровна отдалась течению светской жизни со всеми ее перекатами и водоворотами. Госпожа Клейменова вела настолько активный образ жизни, насколько ей позволяли обязательства перед заводом и пасынком. Но, будучи женщиной энергичной, как правило успевала все, что входило в ее интересы. Уже в восемь утра она принимала управляющего или сама ехала с инспекцией на завод, не чураясь чудовищной вони, которая является неотделимой спутницей кожевенного дела. А тем же вечером в шелковом платье модного изумрудного оттенка она пела романсы на вечере у госпожи Крыжановская.

*

Спокойствие Колбовского на этот раз нарушила Олимпиада Гавриловна Самсонова. В тот майский день он, как обычно, навестил дом головы на Никольской улице с пачкой свежей корреспонденции: последним номером «Нивы» и несколькими письмами. Собственноручно приняв почту, Олимпиада Гавриловна неожиданно обратилась к нему с вопросам.

– Кстати, а как там Аглая Афанасьевна? Надеюсь, бедняжка уже оправилась?

– От чего? – слегка опешил начальник почты.

– Ну, как же! – Олимпиада Гавриловна всплеснула руками. – Расторжение помолвки – такой удар для девушки!

– Расторжение помолвки? – в первый момент Феликс Янович не поверил своим ушам.

– Разве вы не знаете? – Олимпиада Гавриловна как-то странно смутилась, что было ей не свойственно. – Но вы же с Аглаей Афанасьевной вроде бы друзья…Я думала, что вам как раз известны все подробности.

Феликс Янович поймал ожидающий взгляд бледно-серых глаз госпожи Самсоновой и вдруг понял, что Олимпиада Гавриловна не знает точно ни о каком расторжении, а лишь пытается навести справки у него самого.

– Мне абсолютно ничего не известно о каких-либо переменах в статусе Аглаи Афанасьевны и господина Муравьева, – твердо сказал начальник почты.

– Вот как! – взгляд Олимпиады Гавриловны заметался как воробей, попавший через дымоход в комнату. – Но все эти слухи… я была уверена, что дело уже решено.

– Какие слухи? – не удержался от вопроса Колбовский, хотя тут же проклял себя за это неуместное любопытство.

– Ну, как же! – нимало не смутилась госпожа Самсонова. – Неужели вы ничего не слышали? Да, об этом весь город судачит который день! Они же нынче почти неразлучны!

– Кто? – все еще недоумевал начальник почты.

– Наш любимый поэт и госпожа Клейменова, конечно, – охотно пояснила Олимпиада Гавриловна.

Феликс Янович за десять лет жизни в Коломне привык не верить с ходу ни единому слуху, даже если он был на устах у всех – от городского головы до дворника Тимофея. Однако в этот момент он вдруг отчетливо представил очаровательную госпожу Клейменову, и сердце его мгновенно отяжелело, как почтовая сумка, в которую уличные мальчишка из шалости подкинули камень.