Смертельная верность

А что, если рядом с жертвой окажется и убийца? Успею ли я тогда хотя бы прокричать в трубку, что меня убивают? Что еще останется делать преступнику, застигнутому на месте преступления? Только свидетеля убирать, других вариантов нет. Может, плюнуть на все и попросту сбежать? Попытаться выйти обратно к дрессировочной площадке, а там уже организовать людей на поиски.

Я была уже почти готова к такому малодушному поступку, но вдруг заметила какое-то шевеление справа, за кустом рябины. Бежать было поздно. Я подошла поближе и, вытянув шею, заглянула за куст.

На земле лежал лабрадор какого-то невероятного шоколадного цвета. Просто собачий красавец. Лежал он очень условно, все время пытался подняться на лапы и на земле оставался только потому, что его удерживал сидящий рядом на корточках мужчина лет тридцати.

— Девушка, у вас платка носового не найдется? — спросил он, заметив меня.

Я молча протянула платок. Трава вокруг этой парочки была щедро залита кровью.

— Лапу порезал, — пояснил хозяин лабрадора, заметив мой испуганный взгляд. — Крупные сосуды не зацепил, но порезал глубоко, шить надо. И кровища хлещет. А я не сразу заметил. Нам бы перевязать пока, чтобы кровь остановить как-то. Вы мне не поможете?

Я опустилась рядом и коснулась собачьего лба. Пес вдруг изловчился и лизнул мне руку.

— Вы его не бойтесь, он мирный. Подержите вот так платок, а я перетянуть попробую. Тихо, Джек! Для тебя же стараемся. Лежи смирно.

— Чем это он?

— Да стекло, видно, в траве лежало. Вроде лес, а от двуногих дикарей нигде не спрячешься. Наверно, осколок бутылки — вон как лапу раскроил. Ничего, мы сейчас перевяжем и в больницу поедем, зашьем лапу. Вот уже и лучше. Спасибо вам, девушка! Вы извините, мы побежим, время дорого.

— А как к дрессировочному центру выйти? — крикнула я, спохватившись.

— Да вон туда, по тропинке. Здесь недалеко.

Он подхватил на руки собаку и, отклоняясь назад под тяжестью ноши, бегом скрылся за деревьями.

Я поплелась следом, радуясь, что не успела устроить переполох. Хорошо бы я выглядела, если бы организовала поиски убийцы и истекающей кровью жертвы, а вместо этого нашла несчастного пса и его решительного хозяина.

Пусть у них все будет хорошо. Пусть они благополучно доберутся до собачьего доктора. Пусть лапа у Джека поскорее заживет. Пусть все собаки на свете будут здоровы, а их хозяева счастливы.

К домику центра дрессировки я вышла на удивление быстро. Он оказался совсем рядом, в двух шагах буквально. Интересно, каким замысловатым маршрутом я продиралась по кустам? Мне показалось, что зашла я далеко-далеко, а на самом деле крутилась по окрестностям. Не буду, пожалуй, рассказывать Димычу про это свое приключение. А то засмеет.

Еще в коридоре я услышала крик из-за двери.

— А я вам еще раз официально заявляю, что не мог Рыбкин никого убить! И вы мне тут намеки свои не стройте. И никаких ваших фактов я не признаю никогда.

Ну точно, Димыч здесь. Кому же еще быть, как не ему? Интересно, кто же так разоряется? Неужели милейший дядечка Петр Алексеевич?

Я тихонько приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Так и есть, Димыч в своем репертуаре. Сидит, развалясь, на стуле, наблюдает с едва заметной ухмылкой за собеседником. А на Давыдова уже смотреть страшно — красный, как рак, руками размахивает. А ведь пожилой человек, давление, небось, скачет. Димыч все-таки скотина. Это у него метод такой. Доведет человека до белого каления и навострит уши. Он считает, что в таком вот состоянии человек теряет всякое самообладание и в запале может рассказать то, что старательно скрывал до этого. Интересно, какой у этого варварского метода коэффициент полезного действия? Сколько важных сведений удается разобрать Димычу в потоке ругани, которая на него обрушивается? Мне бы точно было не до того, я вообще плохо переношу, когда на меня кричат. Переживаю, нервничаю и заметно тупею. Это потому, что я не могу быть вне ситуации. Так Димыч говорит. Вот он это умеет. Наблюдает за происходящим как бы со стороны. Вот оперативник, вот подозреваемый или свидетель. Свидетель мечет громы и молнии, орет, обещает пожаловаться начальству, а опер на это никак не реагирует. Потому что он — Димыч — не отождествляет себя с тем опером, на которого кричат. То есть, с самим собой. Что-то я окончательно запуталась. Помню, когда Димка мне это рассказывал, все было понятно и логично. А без него никакой логики не получается. Не понять мне, как это можно наблюдать со стороны, как орут на тебя самого. И близко к сердцу этого не принимать, потому что ведь со стороны наблюдаешь. Вообще конечно, навык полезный. Захаров вот утверждает, что это умение здорово пригождается, когда вызывают к начальству на ковер. У него это бывает часто, ведь многие свидетели на самом деле жалуются на него.

Димыч заметил меня и махнул рукой, чтобы заходила.