Смертельно опасны

Однажды вечером, скользнув рукой между грудей Лори, под застежку ее лифчика, он даже там наткнулся на кусочек банана.

– Они везде, – вздохнула Лори. – Она как будто целиком состоит из бананов.

Он обожал их запах и вечно липкие дочкины пальчики.

В какой-то момент, вспоминая это, он начал плакать, но потом перестал, опустился в кресло-качалку и сидел там, пока не заснул.

Отчасти работа принесла ему облегчение – можно было стряхнуть с себя все те дни, когда в доме у них толпились соседи, родственники и друзья, обмениваясь слухами из Интернета, организовывая дежурства и поисковые операции. Но теперь соседи как-то рассосались, родственников поубавилось, осталась только пара-тройка друзей, которым некуда было больше податься.

Однажды поздно вечером к ним пришла женщина из углового дома и попросила вернуть кастрюлю.

– Я не думала, что она у вас столько пролежит, – сказала она, щурясь.

Казалось, она пытается заглянуть ему через плечо в гостиную. Лори на полной громкости смотрела какой-то сериал про блондинок с тугими лакированными лицами и сердито сжатыми губами. Она постоянно его смотрела, будто по телевизору вообще больше ничего не показывали.

– Я не знала, – добавила женщина, забрав кастрюлю и осматривая ее на предмет возможных повреждений, – что все так обернется.

«Мой самый сексуальный, – гласила эсэмэска от Лори, – я скучаю по твоим рукам… приезжай домой и возьми меня, возьми грубо, как захочешь. Покажи мне…»

Он резко развернулся в кресле, едва ли не пытаясь спрятать телефон от чужих глаз, словно хотел скрыть, что читает сообщение.

Сразу же сорвался с работы, сел в машину и гнал, как только мог, говоря себе, что с ней что-то не так. Должно быть, побочное действие лекарств, которые выписал ей врач, – или, может, скорби и тоски, которые бушуют в ее сложном, хрупком организме.

И все же не поэтому он ехал так быстро, не поэтому едва не споткнулся о болтающийся ремень безопасности, когда выскакивал из машины.

И не поэтому, увидев, как она лежит на животе лицом к нему и улыбается, почувствовал, что его разорвет надвое, если он не возьмет ее. Не возьмет сейчас же, на этом самом месте: чтобы только скрип кровати под ними и ни звука, ни стона, но в полутьме спущенных жалюзи – блеск ее белых зубов между разомкнутыми губами.

Все это было как-то нехорошо, неправильно, но он не понимал, в чем дело. Он знал ее – и одновременно совсем не знал. Это была Лори, но Лори из далекого прошлого. Вот только другая.

Постоянно названивали журналисты. Двое, казалось, вообще поселились в их квартале. Окопались там с самого начала, но потом вроде бы исчезли, переключились на другие новости.

Они вернулись, когда в Сети появились кадры, на которых Лори выходила из тату-салона «Магнум». Кто-то снял ее на сотовый.

На ногах у нее снова были красные ковбойские сапоги, на губах – красная помада. Она шла прямо на камеру.

В газетах эти фото напечатали под заголовком: «Материнское горе?»

Он разглядывал татуировку.

Слова «Mirame quemar»[7], написанные затейливым почерком, лентой вились вокруг бедра.

Они занимали как раз то место, где была растяжка. Она всегда прикрывала ее ладонью, когда стояла перед ним обнаженной.

Он разглядывал татуировку в темной спальне, и только из прихожей сочилась полоса света. Лори двинула бедром и принялась поворачиваться, чтобы он провел пальцами по всей ее длине.

– Мне нужно было, – сказала она, – нужно было что-нибудь. Чего можно коснуться. Что напомнит мне, кто я… Тебе нравится? – прошептала она ему в ухо. Казалось, чернила на ее бедре движутся.

– Нравится, – сказал он, накрыв татуировку пальцами. Его слегка подташнивало. Ему в самом деле нравилось. Очень нравилось.

В ту же ночь, очень-очень поздно, ее голос выдернул его из глубокого сна.

– Я даже не знала, что она у меня будет, а потом она появилась, – говорила Лори, уткнувшись лицом в подушку. – И я даже не знала, что ее не станет, а теперь ее нет.

Ее зажмуренные глаза были перепачканы несмытым макияжем.

– Но, – голос зазвучал резче, напряженней, – она всегда делала что хотела.

По крайней мере ему показалось, что она так сказала. Но она ведь спала, и ее слова ничего не значили.

– Она тебе нравилась, пока ты не начал думать, – сказала Лори. – Пока не рассмотрел ее поближе и не решил, что больше она тебе не нравится. Или что ты не хочешь быть таким человеком, которому она нравится.

На нем была новая рубашка. Лори купила ее накануне. Рубашка была глубокого темно-фиолетового цвета, очень красивая, и он чувствовал себя в ней уверенно и круто, как начальник, о котором шептались все женщины в офисе. Они обсуждали его ботинки, а ему всегда было любопытно, где люди берут такую обувь.

– Нет, – сказал он. – Она отличная. Просто… дорогая.