Смертельное Таро

Момент духовного единения близнецов оборвался: Камилла резко закрылась руками и поспешила спрятаться за родителями. В кабинку устремились зеваки, не сумевшие что-то увидеть за чужими спинами. Но Эмиль не вставал. Он склонил голову до самой груди и, продолжая сотрясаться плечами, перебирал пальцами пару банкнот – то немногое, что осталось на полу.

Солдаты галдели уже с издевкой, гости громко возмущались, а месье и мадам Пэти пытались успокоить дочь. Но Хелена этого уже не слышала – подхватив юбки, она незаметно выскользнула на улицу через центральный вход.

Стоя рядом с вывеской, она наблюдала, как тускнеет солнце. День, быстро пролетевший за прогулкой, близился к завершению.

На сердце Хелены было тихо и спокойно. Сделав несколько глотков свежего воздуха, она развернулась и перед тем, как вернуться в ресторан, задумчиво отметила:

«А ведь я угадала».

Аркан XI

Камилла всегда чувствовала, что рождена для жизни в достатке и роскоши, хотя ей никогда не удавалось этого объяснить. Просто еще с детских лет для нее это стало подобием аксиомы.

Этот ребенок будто попал в собственную семью по ошибке – иначе сложно было объяснить врожденное сибаритство. Пушистые детские локоны просили шелковых лент, а руки были слишком нежными для грязной домашней работы. Из ее опрятного, но скромного облика никогда не уходил диссонанс. Будто даже грубоватой ткани передалось ощущение: она на этой коже – лишняя.

Трепля круглые румяные щечки, соседи говорили семейству Пэти, что их дочь подобна принцессе, но те и сами прекрасно все видели. Только миловидность Камиллы не вызывала в них гордости – в голубых глазах Жислен видел для себя недоумение и даже укор. «Почему мы не можем жить богато, если на роду мне написано одеваться в пурпур? Разве ты совсем ничего не можешь здесь сделать?» – Вопросы, которые вечно крутились у него в голове ее голосом. Но разве он не мог?

Довольно быстро девочка поняла: лучшее, что она может сделать для улучшения своего положения – стать завидной невестой. Однако ее попытки работы над собой всегда были довольно спорны. Видя проезжающий мимо дорогой экипаж, она высматривала за шторами лица аристократок и пыталась понять, как те держатся на людях. К одиннадцати годам Камилла уже научилась с томным видом возлежать на кровати, но все еще не знала, как пришить пуговицу.

– Знаешь, братик, я вот думаю, как было бы здорово, найди мы у нас под яблоней клад, – часто размышляла маленькая Милли, лежа на траве рядом с Эмилем. – Мы бы продали все эти старинные монетки, а потом накупили всего, чего пожелаем. Скажи, было бы миленько?

Эмиль лишь кивнул. В жаркие июльские дни мальчику хотелось просто молчать, подставлять лицо свету и слушать бесконечную болтовню сестры.

– Я мечтаю разбогатеть и купить себе платье, похожее на тортик! А еще песцовую шубку, чтобы красиво поднимать ее ворот, как та барышня, которую мы недавно видели, помнишь же? – Камилла приподняла голову. Не заметив реакции, она обиженно скривилась и толкнула брата локтем. – Ты меня никогда не слушаешь. И вообще, вот у меня есть очень хорошая мечта, а ты будто и не мечтаешь ни о чем совсем. Во всяком случае, я еще ни разу от тебя ни о чем подобном не слышала.

– Наверное, я мечтаю, чтобы каждый день был таким же чудесным, как сегодняшний.

Эмиля нельзя было назвать человеком пассивным, что доказывали те неприятности, в которые он бездумно и очень охотно ввязывался. Скорее, он был беспечным и инфантильным, что на момент их одиннадцатилетнего возраста еще не составляло весомой проблемы. Да и жизнь в деревне мальчику искренне нравилась: в общении с остальными детьми из села не нужно держаться выученного почтения, а собираясь на улицу – надевать на себя кучу помпезной, но столь неудобной одежды.

В детстве ему удалось ощутить эту свободу, кружащую голову, почти пугающую своей необъятностью. Когда стоишь посреди залитого утренним солнцем поля, а вокруг ни души, и лишь из леса доносится шепот деревьев.

Не имеющие последствий драки за право прокатиться на чьей-то телеге, поиски птичьих гнезд на непрочных древесных ветках, содранные во время поимки соседского гуся колени – все это дарило ему чувство простого приземленного счастья и причастности к жизни.

Круглогодичная греза омрачались лишь мыслями о сестре. Эмиль, не перенявший ее великосветского обаяния, испытывал сходные родительским чувства: Камилла выглядела жительницей роскошного богатого иномирья. Он испытывал близкую к отцовской, пусть и не до конца осознаваемую вину.

Брату с сестрой странно было наблюдать друг за другом. Для Милли, в свои одиннадцать существующей в вечной тоске по городской жизни, Эмиль был слишком простодушным, не имеющим никаких планов и мечт. А в восприятии Милу сестра иногда представала плаксивой брюзгой, пытавшейся перенять чужую судьбу.