— А ты? Тебе суждено на ком-то жениться? — саркастически спрашиваю я.
— Если это будет мой выбор.
— Везет тебе, — ворчу я.
— Я бы так не сказал, — Крю ухмыляется.
— Почему? — спрашиваю я, увлекаясь этим разговором.
— Потому что та, на ком мне предстоит жениться, сбегает в Нью-Йорк.
Бутылка вина в моей руке кажется обжигающе горячей, и мне хочется уронить ее, чтобы облегчить жжение.
Он только что сказал то, что я думаю?
— Немного ошарашена? — спрашивает Крю, — Решил, что должен увидеть свою невесту.
Он поворачивается и уходит, а я стою в замешательстве и медленно качаю головой.
Мне сказали, что нашли жениха, поэтому я разработала план побега.
Сбежать.
Чтобы быть свободной.
Именно
— Стой! — кричу ему вслед.
Он останавливается, и когда оглядывается назад, я переосмысливаю свое решение уехать. Должна ли я остаться? Насколько плохо было бы выйти замуж за такого, как он?
Не знаю, что думать.
— Почему ты хотел увидеть меня? — спрашиваю я.
Его руки скользят в карманы темных джинсов, я подхожу ближе и встаю рядом с ним.
— Если бы у тебя был выбор, ты бы женился? — задаю я вопрос.
Он отвечает быстро и непреклонно.
— Да. Так сделал мой отец, а до этого его.
Это означает, что Крю следующий на очереди.
А его семья?
Я слышала ужасные истории.
Мой отец обладает властью, но его семья… ну, они не играют. И, похоже, я собираюсь нарушить семейные традиции. Брак с Монти. Вот почему отец надеялся на сына. Его поколение избежало этого. Но, думаю, сейчас не тот случай.
— Разве ты не хочешь влюбиться? Не хочешь, чтобы тебя не вынуждали жениться на ком-то, кого ты не выбирал? — спрашиваю я, озадаченная его ответом на мой предыдущий вопрос.
— Может ты и можешь убежать, но я не могу.
Его взгляд скользит по брату, прежде чем вернуться ко мне.
— Если я не женюсь к тридцати четырем годам, я приеду и найду тебя, принцесса.
Его слова застают меня врасплох.
— А если я буду замужем?
— Мне будет жаль твоего мужа, — он ухмыляется, а затем уходит.
Глава 2
Райя
Настоящее время
— Тридцать. Боже мой, Райя, тридцать.
Моника обнимает меня за шею. Молния на моем платье наполовину застегнута, а из-за Моники мне трудно застегнуть ее полностью. Издаю расстроенный вздох, который, вероятно, вызван тем, что мне трудно справиться с платьем. Но мои мысли постоянно возвращаются к полученному ранее письму. Оно пришло с незнакомого мне адреса электронной почты, и я сразу же, как только его увидела, отправила в корзину. Сегодня не тот вечер, чтобы беспокоиться о случайных письмах, скорее всего, это просто очередная уловка мошенников.
— Знаю. А теперь, пожалуйста, отпусти меня, чтобы я могла одеться, — я фыркаю и хлопаю ее по обнаженной спине.
Монику это не волновало — нагота для нее равносильна одежде. Количество раз, когда я приходила к ней домой, и она светила голой задницей, просто безумное. По крайней мере, в этот раз, к счастью, на ней лифчик и трусики. Она также знает, что я ненавижу привязанность, но ей самой она всегда нужна.
— Я просто взволнована, а ты выглядишь великолепно.
Моника наконец отстраняется и хлопает в ладоши. Я застегиваю свое бирюзовое платье, и у меня такое ощущение, что ее волнение больше связано с платьем, чем со мной. Ее груди подпрыгивают, едва удерживаемые шелковистым бронзовым бюстгальтером, когда она издает еще один пронзительный звук. Моника намерена надеть платье с глубоким вырезом, которое идеально подойдет ее фигуре, а это означает, что она сможет, если захочет, заполучить любого мужчину, которого пожелает. За время нашей дружбы я наблюдала, как такое происходило множество раз.
Как бы там ни было мое платье слегка другое. Бирюзовый цвет — отличается от черного, который я обычно ношу по любому поводу, от работы до общественных собраний и свиданий, — дополняет мою загорелую кожу и цвет глаз, который настолько близок к серебристому, насколько это возможно. Я влюбилась в это платье с первого взгляда только благодаря тому, что продавец-консультант в Macy's умоляла меня примерить его. И вот она я, выхожу из своей зоны комфорта и одеваю что-то несвойственное мне. Наверное, потому что тридцатилетие — это новый этап и все такое.
— Спасибо, хотя, возможно, мне следовало надеть черное. Знаешь, в память об окончании второго десятка, — говорю ей, — Как на тех фотосессиях, где все выглядят, как на похоронах.
— Брось, эти сучки не понимают, что тридцать — потрясающий возраст. Тебе становится похуй на все намного больше, чем в двадцать с лишним, — она тянется к своему красному платью и надевает его, небрежно выбрасывая лифчик, — Кто-нибудь из твоей семьи придет?