Смертельные ловушки: Выживание американской бронетанковой дивизии во Второй мировой войне

Перед гильзовой частью каморы находится свободное пространство — его поперечник меньше, чем диаметр гильзы, а размеры позволяют поместиться ведущему пояску снаряда. На следующих 5 сантиметрах камора опять рассверлена на конус так называемым снарядным входом: кпереди от ведущего пояска снаряд удерживают поля нарезки, а поперечник каморы уменьшается, пока не становится равен диаметру центрирующего утолщения (иначе говоря, калибру снаряда). Поля нарезки представляют собой, по сути, спирально закрученные выступы шириной приблизительно в 6 миллиметров, разделенные такой же ширины канавками и покрывающие всю внутреннюю окружность ствола. Глубина нарезки составляет приблизительно 3 миллиметра, а поперечник ствола в свободном пространстве изменяется на протяжении примерно 4 сантиметров. Нарезка ствола выполняется протяжкой через пушечный ствол специального дорна.

При подрыве порохового заряда сила взрыва толкает снаряд вперед, и мягкая кромка ведущего пояска врезается в снарядный вход. Этим создается обтюрация впереди гильзы и в то же время придается вращательное движение снаряду, увеличивая стабильность его траектории при выходе из ствола. Естественно, что снарядный вход, самая важная часть ствола, снашивается в наибольшей степени. Помимо расстрела, то есть механического износа под давлением ведущего пояска, снарядный вход подвергается и разгару, то есть коррозии под действием высокой температуры и давления пороховых газов. Кроме того, на него также оказывает химическое воздействие фульминат ртути, который используется в капсюлях. Точечная коррозия еще более ослабляет поля нарезки в снарядном входе — до такой степени, что они стираются в стволе на протяжении десятка сантиметров. В этом случае ведущий поясок проминался недостаточно, а это, в свою очередь, приводило к тому, что терялась обтюрация и снаряд вылетал из ствола по не вполне прямолинейной траектории. В некоторых случаях ведущий поясок был поврежден настолько сильно, что его при выстреле срывало, и снаряд начинал кувыркаться в полете, теряя высоту и скорость. Это могло привести к тому, что снаряд мог недолетом поразить наших же солдат.

При осмотре выяснилось, что стволы всех до единого орудий 391-го дивизиона полевой артиллерии находились в ужасном состоянии. В некоторых случаях нарезка была изношена на глубину 30, а то и 45 сантиметров! Я немедленно доложил об этом майору Ар рингтону. Лейтенанты Ниббелинк и Линкольн отчитались, что сходная ситуация сложилась и в 67-м и 54-м дивизионах полевой артиллерии. При тщательном осмотре во всех случаях выяснилось, что стволы пушек крайне изношены и требуют замены. Майор вызвал капитана Семберу и потребовал немедленно запросить 54 ствола к пушкам калибра 105 мм. Но в отделе снабжения армии решительно отказались поверить нашим сообщениям, что стволы орудий действительно настолько изношены. Капитану Сембере заявили, что в дивизию направят «специалиста» по орудийным стволам из арсенала Рок-Айленд, в чине первого лейтенанта. Когда Сембера представил инспектора курьерской группе, я сразу его узнал, хотя и не был в то время уверен, что он узнал меня тоже. Вскоре мы отлично сработались. Прибывшим к нам лейтенантом оказался Джо Дортман, с которым мы на Абердинском полигоне вместе проходили курсы СПОР на летних сборах в 1939 году. Он был немного чудной, погруженный в учебу, страшно наивный парень и послужил нам мишенью для многих розыгрышей. По нынешним меркам, его бы назвали «ботаном». Я пересказал Линкольну и Ниббелинку историю, которая случилась со мной и Дортманом в Абердине, но попросил не болтать об этом — очень уж мы хотели выбить для дивизии сменные орудийные стволы.

Тем летом на Абердинском полигоне собралось полторы сотни кадетов артиллерийско-технической службы с девяти разных курсов СПОР. Нас перетасовали, чтобы мы успели перезнакомиться с товарищами из других университетов. Трое моих соседей по палатке приехали из Университета штата Калифорния в Беркли, из Университета Цинциннати и из Корнелльского; мой приятель Барнетт из соседней палатки прибыл из Технологического университета Джорджии. Дортман тогда учился в Мичиганском технологическом инсти туте и жил через несколько палаток от нас. На всякий вопрос инструктора во время занятий у него первого находился верный ответ. Кроме того, он был весьма самонадеян и скоро начал здорово действовать на нервы всем нам.

В столовой нас разместили за столами по восемь мест каждый, и так вышло, что Дортман оказался за одним столом со мной и Барнеттом. Днем график занятий у нас был очень плотный: утром мы слушали лекции, а после ланча, разбившись на небольшие группы, посещали различные участки полигона. События учебного дня служили хорошей пищей для вечерних бесед.

Как-то вечером Барнетт полюбопытствовал, чем я занимался в тот день.

— А, — ответил я, чуть усмехнувшись, — нас водили в крысиный питомник на южном краю полигона.

Барнетт подмигнул мне в ответ:

— Ого! И чем они там занимаются?

— Кто-то сумел вывести породу особо башковитых крыс, — отозвался я, — и теперь их сурово натаскивают.