Вскоре после этого американские войска вошли в Дармштадт. В доме они нашли пять тел, но женщину в полубессознательном состоянии, очевидно, вырвало, и она еще дышала, когда появились наши солдаты. Медики привели ее в чувство, а потом отвезли в католический госпиталь, где передали на попечение монахиням. Когда женщина пришла в себя достаточно, чтобы осознать случившееся, ее потрясение было жестоким. Она считала американцев жестокими варварами, а они спасли ей жизнь. Слепо повинуясь нацистской пропаганде, она убила собственных детей. Не в силах перенести этого, она перерезала себе вены бритвой. Медсестры-немки нашли ее лежащей в луже крови и вернули к жизни снова.
Легко принять тот факт, что пропаганда может стать мощным оружием против народа отсталого и необразованного. Но эта молодая женщина получила достойное аристократическое образование в современном обществе и даже училась за границей. Что заставило ее считать американцев варварами, готовыми мучить и убивать маленьких девочек?
Можно подумать, что после десяти месяцев, проведенных на передовой, тебя уже ничто не в силах потрясти. Что ж, мне повезло, что я не попал в пехоту или танковые войска, где с ужасом сталкиваешься ежечасно, — так что, возможно, я очерствел не так сильно, как другие. Но лагеря смерти в Нордхаузене, Белсене и Аушвице[88]
не могли не потрясти даже самую огрубелую душу. Что, во имя всего святого, могло заставить культурный народ пойти на то, что творили немцы на той войне? Людская бесчеловечность казалась мне беспредельной. По сей день я не услышал внятного объяснения тому, как могло подобное произойти в современном, цивилизованном мире. У меня самого нет ответа на этот ужасный вопрос……К исходу второй недели в Дармштадте мы закончили с текущим ремонтом и позволили себе расслабиться. Здесь очень пригодилось фотографическое оборудование, которое мы нашли на заводах «Агфа». Мы устроили фотолабораторию и принялись проявлять пленки — не только собственные, но и те, что находили в многочисленных трофейных немецких камерах.
На одной из пленок, отснятых, должно быть, охранником в «лагере смерти», было видно, как рабочие-невольники сжигают трупы. В подвале крематория баррикадами вдоль стен громоздились обнаженные тела. Рабочие подцепляли их огромными клещами за головы или за ноги и оттаскивали на небольшой конвейер, уходивший к каждой печи — всего их было пятнадцать или двадцать. Трупы укладывали на ленту головой вперед и длинным багром заталкивали их в печь. Загрузив одну ленту, рабочие переходили к следующей и, сделав полный круг, возвращались к первой печи, чтобы начать снова. Остатки костей и пепла смахивали в зольник. Лица рабочих при этом оставались совершенно бесстрастны. Несколько лет спустя эти фотографии были выставлены на всеобщее обозрение в музее Холокоста в Атланте, штат Джорджия.
Майор Аррингтон распорядился подготовить окончательные отчеты о боевых потерях дивизии. Для этого каждый офицер связи должен был проверить собственные записи по книгам нарядов, заполненных для мастерской ремонтного батальона. Мы перепроверили все записи, постаравшись как можно точнее вспомнить всякий случай, когда машины были подбиты, повреждены или требовали ремонта. Не один день прошел, прежде чем окончательный отчет был составлен и передан в штаб дивизии, откуда, в свою очередь, ушел на хранение в архивы Военного ведомства. Краткое изложение этого отчета вошло в официальную историю 3‑й бронетанковой дивизии, опубликованную под названием «Передовая» на Западе».
Примерно тогда же я получил от тетушки Бетти из Нэшвилля (штат Теннесси) занимавшее десять страниц письмо на микропленке. Тетушка приходилась младшей сестрой моей бабке, и я с теплотой вспоминал, как она вместе со внуками наведывалась к моему деду в Хантсвилль. Тетушка Бетти показывала нам открытки, которые привезла из Европы много лет назад, и рассказывала о замках на Рейне, о рыцарях и подвигах, о великих битвах славного прошлого. Я, тогда еще мальчишка, не догадывался, что мне в свой черед доведется принять участие в битвах на этой самой земле.
В своем пространном письме тетушка Бетти описывала свое путешествие в Германию в начале 1890‑х. Ей было тогда семнадцать лет, и она путешествовала вместе с отцом. Их пригласило в гости семейство учителя музыки из немецкого Рюдесхайма, небольшого поселка на восточном берегу Рейна, по другую сторону реки от Майнца. День, когда они приехали в Рюдесхайм поездом из Берлина, совпал с годовщиной дня открытия