Смертельные связи: возвышение Бестера (ЛП)

– Беглецы, которых не смогли перевоспитать. Ученики, которые задавали слишком много лишних вопросов. Им промыли мозги и запрограммировали делать то, что они делают.

Джулия вздрогнула.

– Ты правда так думаешь?

– Что я думаю, так это то, что нам не следует это обсуждать, – ответил Эл. – Это не наше дело. Если бы Корпус хотел объяснить нам, что они такое, нам бы сказали.

– Может, мы должны догадаться, что они такое. Может, это такой тест – ты никогда об этом не задумывался?

Позднее им предстояли экзамены, при поступлении в Начальную Академию.

– Думаю, я узнаю тест, когда увижу. В отличие от некоторых.

Джулия и Азмун побледнели. Они поняли, о ком он говорит.

– Это было некрасиво, Альфи, – сказал Бретт. – Тебе не следует так шутить.

"Как и вы были ко мне добры", подумал Эл. "Как и вас волновало, что я чувствую".

Но он заблокировал это и запер. Он не доставит им удовольствия узнать, что они могут причинить ему боль. К тому же, они были просто завистниками. Даже Бретт не мог превзойти его – кроме некоторых нормальных предметов, типа бега, только и всего.

Он лишь пожал плечами, зная, что это взбесит их больше, чем словесный ответ.

Итоговые экзамены начинались завтра. Те, кто их выдержит, перейдут в Начальную Академию. Он будет одним из таких и, наконец, окажется там, где и должен быть. В Начальной Академии его оценят. Он не позволит Бретту и остальным отвлекать его от этой цели. От того, чтобы избавиться от них, наконец.

– Даю вам несколько минут на подготовку, Альфред, Саймон, – сказал учитель Робертс с рассеянным видом. Он сделал несколько пометок в своем блокноте.

Эл открыл свой конверт и взглянул на фотографию внутри. Она изображала кирпично-красный автомобиль Cortez Jump Point. Он закрыл глаза, задержал образ настолько, чтобы убедиться, что запомнил его, затем запечатал конверт и положил на стол перед собой. В десяти метрах от него, на другом краю комнаты, то же самое проделал Саймон. Эл с минуту оценивал Саймона. Он был того же возраста, двенадцать лет, но из другого звена. Лисья мордашка, рыжие волосы к тому же.

Эл снова закрыл глаза и глубоко и медленно вздохнул, отстранясь от остального мира. Первым делом ушел телепатический прозрачный шум, тот род звука отдаленного океана, что порождался миллионами сознаний в области Большой Женевы. На него накладывались сотни мыслей достаточно близких, чтобы быть наполовину вразумительными – тут слово, там несколько штрихов пейзажа, следы настроений, будто ароматы, некоторые резкие, некоторые мягкие.

Прочь. Оставить только ближайшие мысли, осаждающие его мозг почти с той же легкостью, что его собственные. Он вспомнил, как удивлялся ребенком: "Действительно ли я думаю это или кто-то еще?".

Это было самое опасное заблуждение, с которым мог встретиться телепат. Глубокий медленный вдох, глубокий медленный выдох. Голоса отступили, как

звезды перед рассветом, пока не остался только один – Саймона. Конечно, нельзя было на самом деле увидеть сознание, но Элу сознание Саймона представлялось в настоящий момент как твердая черная сфера, заключенная в большие, серебристые полупрозрачные шары, помещенные один внутри другого.

Эл по-настоящему никогда не воображал, что это требует какого-либо объяснения, но учитель Робертс рассказывал об этом достаточно часто. Он любил объяснять вещи, которые, казалось, не нуждались в объяснении.

"В основе своей мы просто много о себе вообразившие обезьяны, – говорил он им на первом занятии. – Наши предки эволюционировали не как волки, или лошади, или киты, чьи пальцы, в результате адаптации, становились когтями, копытами, или плавниками. Нет, эволюция оставила нам те же хилые пять пальцев, какие были у наших предков – рептилий. Обычные, не адаптированные. Все приматы следовали этому образцу – никогда не поддаваясь специализации, всегда пытаясь остаться "мастерами на все руки".

Единственное реальное изменение по сравнению с рукой ящерицы у обезьяны было противопоставление, способность хватать – и в этом мы нуждались, носясь по верхушкам деревьев. Другая вещь, в которой мы нуждались, были глаза спереди головы, бифокальные, чтобы мы могли триангулировать note 3, видеть глубину – быть способными вовремя схватить следующую ветку, прыгнув на нее.

Но это, в конечном счете, обернулось большей переменой. Наши бифокальные глаза нуждались для работы во все новом оборудовании. Как результат, мозг приматов стал больше. Зрение улучшилось, координация рук и глаз улучшилась, другие сенсоры пострадали, но что с того? Потому как этот большой мозг принес неожиданные выгоды.

В течение 60 миллионов лет или около того мозг приматов строился вокруг зрения – зрения и манипуляций наших обыкновенных ящеричьих рук. Как следствие, мы научились выражать себя сперва рисунками. Слова пришли позднее.