Смертельные враги

Не очень задумываясь над тем, что он говорит, он произнес, может быть желая скрыть странное волнение, обуревающее его.

– Сеньор, пора уходить, поверьте мне.

– Ба! Торопиться некуда. Ведь, как ты говоришь, никто не знает этого тайника, так что ни один человек не потревожит нас здесь.

– Дело в том, что... я не могу вывести вас там, где я обычно прохожу.

– Почему?

– Вы слишком большой, вот оно как!

– Черт возьми! И что же теперь? Ты знаешь другой путь, где я смогу пройти? Да?.. Отлично.

– Понимаете, но на этом пути нам может кое-кто повстречаться.

– Стало быть, это подземелье обитаемо?

– Нет, но иногда там бывают люди... они собираются и что-то обсуждают... Сегодня у них как раз собрание.

Карлик говорил осторожно, как человек, который не хочет сказать больше, чем следует. Пардальян не сводил с него глаз, отчего смущение Эль Чико только увеличивалось.

– И что же это за люди? – с любопытством спросил шевалье.

– Не знаю, сеньор.

Это было сказано очень сухо. Пардальян понял, что карлик ничего больше ему не скажет. Настаивать было бесполезно. Шевалье чуть улыбнулся и прошептал:

– Неболтлив!

Вслух же произнес с видом совершеннейшего простодушия, который вводил в заблуждение людей и похитрее Эль Чико:

– А знаешь, я был приговорен к смерти. Да, я должен был умереть от голода и жажды.

Шевалье не сводил глаз с карлика. Маленький человечек пошатнулся. Мертвенная бледность разлилась по его лицу.

– Умереть от голода и жажды, – пробормотал он, запинаясь. – Это ужасно.

– Да, в самом деле, довольно ужасно. Ты, наверное, и представить бы себе такое не мог? Это придумала одна принцесса из числа моих знакомых... ты-то ее не знаешь, к счастью для тебя.

Пардальян произнес эти слова самым естественным тоном, ласково улыбаясь. Однако карлик покраснел и отвел взор. Ему казалось, что чужестранец хочет, чтобы он почувствовал, сообщником какого чудовищного преступления он, Чико, стал.

Содрогаясь от ужаса, маленький человечек говорил себе: «Стало быть, принцесса дала мне пять тысяч ливров, желая уморить француза голодом и жаждой! И я согласился помочь ей! Что бы сказала моя хозяйка, если бы узнала, что я оказался таким негодяем? А принцесса – она выглядела такой доброй! Значит, это настоящее чудовище, порождение ада?»

Маленький человечек не узнавал сам себя. В его душе зародилось нечто такое, о чем он никогда даже и не подозревал. С уважением, к которому примешивался суеверный ужас, он смотрел на этого чужеземца – насмешливо улыбаясь, тот с самым невинным видом произносил очень простые вещи – и тем не менее эти простые вещи порождали в голове Эль Чико сумятицу, какие-то неясные мысли; эти мысли причиняли ему боль, он не совсем понимал их, они мешались в его голове с мыслями давно привычными.

Что же за человек был этот француз? Сила его взгляда и очарование улыбки были совершенно удивительны, в то время как с губ его слетали самые заурядные слова. Что же это за человек, вносящий в сердце Чико такое смятение?

Почему же, раз уж Чико его ненавидел – а Чико ненавидел его всеми силами души, вот оно как! – почему же мысль об этой страшной казни, которая должна была бы его обрадовать, наполняла его душу ужасом и отвращением? Почему? Что такого особенного было в этом французе?

Между двумя людьми, равно простодушными и добрыми, всегда существует тайное родство, так что они с первого взгляда верно оценивают друг друга. Пардальян был плохо знаком с карликом и имел веские причины полагать, что именно благодаря коротышке он попал в эту передрягу. Почему же шевалье не испытывал к нему никакого гнева, а одну только жалость? Почему в его голове неожиданно созрел план: как вытащить это маленькое и чужое ему существо из той пучины отчаяния, куда, как шевалье видел, тот погружается? Почему?

Карлик тоже не был знаком с Пардальяном. У него были все основания ненавидеть его смертельной ненавистью. Почему же он внезапно ощутил, что эта ироническая усмешка, что это лукавое простодушие – всего лишь маска? Как он угадал, что под этой маской таятся доброта и бескорыстие? Почему, хотя он уверял себя, что его сердце пылает только ненавистью, он чувствовал, что его влечет к тому, кого он ненавидит? Почему, наконец (это может показаться противоречием), почему эта насмешливая улыбка обладала способностью раздражать его, хотя он и видел, что за ней не кроется ничего, кроме доброты? Почему? Мы лишь констатируем и никоим образом не беремся объяснить этот феномен.