Смертельные враги

Владея небольшой толикой денег, хитроумно позаимствованных у дядюшкиной бережливости, бакалавр Христофор, став доном Христофором Центурионом, поспешил выбраться на жизненные просторы, где сразу принялся искать какого-нибудь могучего покровителя. Это вполне соответствовало нравам эпохи. Жил в те времена некий дон Центурион, которого Филипп II незадолго до описываемых событий сделал маркизом де Эстера. Дон Христофор Центурион незамедлительно открыл в своей биографии родство, и притом бесспорное (по крайней мере, он так считал), с эти богатым сеньором. Христофор прямиком направился к нему и потребовал от него поддержки, ибо любой сеньор, пользующийся расположением двора, должен оказывать помощь бедным и безвестным родственникам. Однако маркиз де Эстера был одним из тех эгоистов, каких, к несчастью, на свете немало. Договориться с ним не удалось. Этот бесчестный родственник не только не пожелал ничего слушать, но еще без всяких обиняков заявил своему невезучему однофамильцу, что если тому и впредь вздумается претендовать на родство, которое он, маркиз де Эстера, вопреки всякой очевидности упрямо отрицал, то он без всякого стеснения прикажет своим людям побить Христофора палками, дабы доказать ему бесспорное: никому не ведомый и без гроша в кармане Центурион никогда – конечно, если рассуждать здраво – не сможет оказаться родственником Центуриона богатого и к тому же маркиза; если же палочных ударов будет недостаточно, чтобы его в том убедить, у маркиза, слава Богу, хватит власти, чтобы бросить своего докучливого псевдородственника в темницу.

Угроза палочных ударов произвела на дона Христофора Центуриона гнетущее впечатление. Угроза же заточения, которое могло продлиться столько же, сколько продлится его жизнь, открыла ему глаза на истину, и тогда он обнаружил, что и впрямь ошибся, и что сеньор маркиз действительно ему не родственник. Посему он отказался от требований о поддержке и признал, что ему отказали в ней совершенно справедливо, ибо, по совести говоря, он не имел на нее права.

В течение нескольких лет он продолжал жить (или, вернее сказать, беспрерывно умирать с голоду) неопределенными плодами неопределенных трудов.

Затем он завербовался в солдаты и научился достойно владеть шпагой. Потом стал грабителем с большой дороги и научился не менее достойно владеть кинжалом. Приобретя также серьезные познания насчет того, как надлежащим образом пользоваться почти всеми видами оружия, бывшими в ходу в ту эпоху, он великодушно предоставил свои таланты в распоряжение тех, кто вовсе оными не обладал, или же, обладая, испытывал недостаток в отваге, необходимой для их использования; за приличное вознаграждение он избавлял любого желающего от настойчивого врага и мстил за смертельное оскорбление или за поруганную честь.

Одновременно – ради собственно удовольствия – он продолжал учиться, а поскольку от природы он был весьма одарен, то вскоре и стал настоящим знатоком в области философии, теологии и судопроизводства. Желая разнообразить свои занятия и вместе с тем несколько пополнить свои скудные доходы, он – в промежутках между ударом кинжала и аркебузным выстрелом – давал уроки одному, писал диссертацию за другого, готовил проповедь для третьего – например, для епископа, у которого иссякло красноречие; он мог также составить заключение по делу для судьи или же защитительную речь для адвоката.

Одним словом, даже для той эпохи, богатой на всяческие диковинные фигуры, это был довольно-таки редкий экземпляр: наполовину наемный убийца, наполовину служитель церкви.

И вот однажды, вернувшись мысленно к дням своего детства (он это называл – рыться в фамильных бумагах), Христофор вспомнил, как дядюшка рассказывал ему, что одна из прабабушек его двоюродной сестры некогда вышла замуж за прадедушку троюродного брата дона Яго де Альмарана – высокопоставленной особы, коей доверена честь оберегать жизнь Его Католического Величества и потихоньку устранять всех тех, на кого ему указывала королевская десница – ибо даже король не всегда может открыто, при свете дня, расправляться со своими врагами.

Дон Центурион сказал себе, что на сей раз его родство ясно, очевидно, осязаемо и что прославленный сеньор Красная борода (который, между прочим, делал на благо короля то, что он, Центурион, делал на благо всех) непременно встретит его радушно и с пониманием.

Красная борода и впрямь сразу прекрасно понял выгоду, которую он сможет извлечь из знакомства с образованным негодяем, готовым на все и способным не только противостоять самому изощренному казуисту или натянуть нос самому продувному законнику, но еще и ловко организовать и исполнить любое темное дельце, где необходимо применить силу.