Смертельные враги

— Сиятельная принцесса благоволит извинить меня за насилие, кое я был вынужден учинить над ней. Надеюсь, ее блистательный ум поймет, что я тут ни при чем… Я всего только ничтожное и смиренное существо! Я лишь орудие в руках тех, кто стоит надо мною… Они приказывают — я повинуюсь, не споря и не обсуждая.

Не проявляя ни гнева, ни досады, с презрением, которое она и не пыталась скрыть, Фауста согласно кивнула.

«Этот человек произнес точное слово, — подумала она. — Он и его приспешники — всего лишь орудие в чужих руках. Они не существуют для меня. А раз так, к чему спорить или сетовать? Искать того, кто движет всем этим, следует выше. Это не Филипп II — король просто-напросто приказал бы арестовать меня. Стало быть, удар нанесен великим инквизитором. И считаться придется именно с ним».

Обращаясь к доминиканцу, Фауста спокойно сказала:

— Чего вы хотите от меня?

— Я уже имел честь говорить вам, сударыня: пергамент, хранимый вами здесь…

И доминиканец указал пальцем на грудь Фаусты.

— Вы имеете приказ взять его силой, не так ли?

— Надеюсь, сиятельная принцесса избавит меня от этой жестокой необходимости, — сказал доминиканец с поклоном.

Фауста вынула пресловутый пергамент, не отдавая его, однако, монаху:

— Прежде чем уступить, я желаю получить ответ на свой вопрос: что сделают со мной потом?

— Вы будете свободны, сударыня, полностью свободны, — поспешно ответил доминиканец.

— Поклянетесь ли вы мне на этом распятии? — спросила Фауста, пытаясь проникнуть в тайники его души.

— Нет надобности давать клятву, — произнес за ее спиной спокойный и сильный голос. — Моего слова вам должно быть достаточно, и оно у вас есть.

Фауста живо обернулась и оказалась лицом к лицу с Эспинозой — он бесшумно вошел через одну из потайных дверей.

Взгляд Фаусты сверкнул гневом, и она произнесла оскорбительным тоном:

— Как могу я верить вашим словам, кардинал, если вы действуете, словно лакей?

— На что вы жалуетесь, сударыня? — в спокойствии Эспинозы таилось нечто зловещее. — Я лишь действую против вас теми самыми методами, какие вы применяли против нас. Вы и Монтальте должны были передать документ нам. Однако, злоупотребив нашим доверием, вы попытались продать то, что принадлежит нам по праву, а когда вам это не удалось, вы решили сохранить его у себя, по-видимому, в надежде продать его кому-то другому. Как вы сами расцениваете ваши методы, сударыня?

— Я же сказала: у вас душа лакея, — ответила Фауста с убийственным презрением. — Сначала вы применили против женщины насилие, теперь вы оскорбляете ее.

— Слова, сударыня, одни слова! — Эспиноза пренебрежительно пожал плечами.

И, помолчав, жестко добавил:

— Горе тому, кто попытается противиться замыслам святой инквизиции! Всякий, мужчина то или женщина, будет безжалостно раздавлен. Итак, сударыня, отдайте мне этот документ, принадлежащий нам, и возблагодарите небо, что из уважения к королю, который взял вас под свое покровительство, я не заставил вас дорого заплатить за вашу дерзкую и бесчестную попытку.

— Я уступаю, — сказала Фауста, — но, клянусь вам, вы дорого заплатите за ваши оскорбления и за учиненное вами насилие.

— Вы напрасно грозите, сударыня, — произнес Эспиноза, завладевая документом. — Я действую на благо государства, король лишь одобрит мои действия. Что до этого пергамента, я должен буду поблагодарить господина де Пардальяна, объяснившего, где нам следует его искать. Я не премину выразить ему свою признательность, как только встречу его.

— В таком случае поблагодарите его прямо сейчас, — произнес насмешливый голос.

Фауста и Эспиноза одновременно обернулись и увидели Пардальяна: прислонившись к косяку двери, тот с лукавой улыбкой наблюдал за ними.

Ни Фауста, ни Эспиноза ничем не выдали своего удивления. Разве что в глазах Фаусты промелькнул огонек, а Эспиноза чуть заметно нахмурился.

Доминиканец и оба монаха исподтишка переглянулись, но они были настолько вымуштрованы, что не имели другой воли и другого разума, нежели воля и разум тех, кто стоит выше их, и потому остались недвижимы. Правда, оба монаха-атлета были теперь наготове.

Наконец Эспиноза проговорил вполне естественным тоном:

— Господин де Пардальян!.. Как вы сюда проникли?

— Через дверь, милостивый государь, — отвечал Пардальян с самой простодушной улыбкой. — Вы забыли запереть ее на ключ… это избавило меня от труда взломать ее.

— Взломать дверь! Боже всемогущий! Да зачем?

— Сейчас я вам это скажу, а заодно и объясню, благодаря какой случайности я принужден был вмешаться в вашу беседу. Ведь именно это, кажется, вы изволили спросить у меня, сударь? — преспокойно произнес Пардальян.

— Я с интересом выслушаю вас, — сказал Эспиноза.

Тут оба монаха — то ли от усталости, то ли по знаку великого инквизитора — сделали крохотный шажок вперед, и Пардальян все так же хладнокровно обратился к Эспинозе:

— Сударь, прикажите этим достойным святым отцам стоять спокойно… Я терпеть не могу всяческих перемещений вокруг себя.

Эспиноза повелительно махнул рукой, и монахи вновь застыли в неподвижности.