Смертельные враги

— Какого дьявола, что это за аромат?.. Ведь здесь же не будуар хорошенькой женщины!.. Ах, черт подери, понял!.. Фауста!.. Какая другая женщина, кроме Фаусты, согласится по собственной воле спуститься в такую могильную яму? Тем более, что меня охватывают странные ощущения. Я с трудом дышу… Голова делается тяжелой… я весь цепенею… меня одолевает сон…

И с лукавой улыбкой, поистине поразительной в подобных обстоятельствах, шевалье спросил самого себя:

— Хотел бы я знать, что еще могла придумать Фауста, испробовав в своих попытках убить меня столько всяческих способов?

В этот момент, словно отвечая на его вопрос, наверху, в потолке, открылось отверстие величиной с ладонь, через которое пробился едва заметный луч света, и одновременно с этим, голос, тотчас же узнанный Пардальяном, произнес следующие слова:

— Ты умрешь, Пардальян.

— Черт возьми, — отозвался шевалье, — раз уж милейшая Фауста обращается ко мне с речью, стало быть, дело может идти только о смерти. Посмотрим, что она приберегла для меня на сей раз.

— Пардальян, — продолжала принцесса, — я хотела убить тебя железом — ты победил железо, я хотела убить тебя, утопив, — ты победил воду, я хотела убить тебя огнем — ты победил огонь. Ты спросил меня: «К какой стихии вы прибегнете теперь?» И я отвечаю тебе: «К воздуху». Ты Пардальян, дышишь воздухом, напоенным ядом. Через два часа ты погибнешь.

— Вот оно — объяснение, которое я искал. Представьте себе, сударыня, что я был заинтригован этим ароматом; как только я его почувствовал — вы, быть может, мне не поверите, но, честное слово, это так, — я тут же подумал о вас.

— Я верю тебе, Пардальян, — голос Фаусты звучал сурово. — И что же ты подумал?

— Я подумал, — холодно сказал Пардальян, — что на свете существует только одна женщина, способная добровольно спуститься в яму вроде этой — вы, сударыня. Я подумал, что уж коли Фауста спустилась в эту яму, то исключительно ради того, чтобы принести сюда смерть и превратить яму в могилу. Вот что я подумал, сударыня.

— Ты верно все понял, Пардальян, и ты умрешь, убитый тем воздухом, который ты вдыхаешь и который я отравила.

Было нечто фантастическое в этом разговоре двух человек, которые не видели друг друга и которые беседовали друг с другом, разделенные толщей потолка и говоря спокойным и словно бы даже равнодушным тоном совершенно чудовищные вещи, причем один из собеседников был, если можно так выразиться, уже в могиле.

Тем временем Пардальян отвечал:

— «Ты умрешь, Пардальян! Ты умрешь, Пардальян!» Ну, это вы поторопились, сударыня. У меня, видите ли, крепкие легкие, и будь я проклят, если мне не сдается, что я из тех людей, кто устоит перед любым ядом, чем бы вы там ни пропитали воздух! Мне очень горько за вас, сударыня, ведь это у вас прямо-таки помешательство — во что бы то ни стало и любым способом убить меня… вот только, черт побери, хотел бы я знать — почему?

— Потому что я люблю тебя, Пардальян, — мрачно произнес голос Фаусты.

— Но, разрази меня гром, это уж скорее причина для того, чтобы, напротив, оставить меня в живых! По крайней мере, по моим наблюдениям, люди, искренне любящие друг друга, всегда дорожат жизнью любимого существа более, чем своей собственной. Как бы там ни было, сударыня, я полагаю, что избегну вашего яда точно так же, как избежал железа, воды и огня.

— Возможно, Пардальян, но даже если ты избегнешь яда, ты все равно обречен.

— Ну-ка, объясните мне, сударыня, в чем тут дело… надеюсь, я не покажусь вам излишне любопытным.

— Ты умрешь от голода и жажды.

— Дьявол! Это весьма непривлекательно, сударыня, и представьте себе мою наивность: еще минуту назад я бы счел для себя позором мысль о том, что вы способны на такую гнусность… Как же плохо я разбираюсь в людях!..

— Я знаю, Пардальян — это медленная и ужасная смерть, потому-то я и хотела избавить тебя от нее, потому-то и прибегла к яду. Моли Бога, чтобы этот яд подействовал на тебя — это единственная оставшаяся у тебя возможность избегнуть пытки голодом.

— Ну что ж, — усмехнулся шевалье, — узнаю вашу обычную осмотрительность. Вы безумно боитесь, что я ускользну от вас, и потому убедили себя в том, что две предосторожности всегда лучше, чем одна.

— Верно, Пардальян. Вот почему я приняла не две, а все возможные предосторожности. Ты видишь эту дверь, которая закрывает вход в твою могилу?

— Не вижу, сударыня, черт меня побери! Я не сова, чтобы видеть в темноте. Но если я и не вижу ее, то рукой все-таки ощущаю.

— Ключ от этой двери я бросила в реку, а сама дверь через несколько часов окажется замурованной… Механизм, раскрывающий потолок, разрушат, а двери и окна комнаты, где я нахожусь, также будут замурованы. И тогда ты окажешься заживо погребен, никто и не заподозрит, что ты там, никто не сможет тебя услышать, если ты позовешь на помощь, никто не сможет проникнуть к тебе, даже я… Теперь ты понимаешь, Пардальян, что ты обречен, и ничто на свете не спасет тебя?