Смертельный архив

Татьяна Павловна – горбатая, сморщенная старушка – сидела в кресле и неотрывно следила за действием на экране. Крошечная, она почти пропала за высокими подлокотниками – торчала верхняя часть лица с большими круглыми очками и коротко стриженные пепельные волосы. Гейнрих повернула голову на стук и с любопытством уставилась на гостя.

– Татьяна Павловна? – Звонарев приблизился. – Добрый день, я следователь прокуратуры. Мы можем поговорить?

– Отчего бы нет? – она ловко для более чем почтенного возраста соскочила с кресла. – Присаживайтесь! – указала на круглый стол возле окна, покрытый скатертью с цветочками. – Чаю?

– Не нужно, спасибо, – капитан раздумывал, как начать разговор. – Я к вам, собственно, вот по какому делу… Вы, наверное, не помните одного из детей, детдомовского… Ермолаева.

Ее изрезанный морщинами лоб нахмурился больше, женщина прикрыла глаза и зашептала, перечисляя фамилии…

– Вспомнила, – она спокойно кивнула, – Виталик Ермолаев. Давно… уж лет тридцать прошло, больше даже…

– Ого, вы всех воспитанников помните? – Звонарев действительно был поражен.

– А как же! – Гейнрих улыбнулась. – Своих-то детей нет, так каждый сирота родным становился. Надо кормить, одевать, учить… не поверите, сутками перед кабинетами выстаивала, просила помощи… даже, – она хрипло рассмеялась, припоминая, – матрас с собой носила: мне говорят – уходите, не будет начальника! – а я матрас разверну прямо у порога и ложусь – ничего, мол, подожду… Тогда принимали.

От приятных воспоминаний лицо ее разгладилось, голубые глаза – выгоревшие от старости, но совсем не пустые – живо блестели… Капитан с восхищением смотрел на бабку, выглядевшую бодрее некоторых молодых.

– Ермолаев… – Звонарев перевел разговор в нужное русло. – Что вы можете о нем рассказать?

– А вы, собственно, зачем интересуетесь? – Гейнрих осторожно села напротив. – Случилось чего с Виталькой?

– Просто собираю информацию, – расстраивать старуху не хотелось.

– Послушайте… как вас, говорите?

– Александр.

– Послушайте, Александр: у стариков две радости – стенать по поводу того, что смерть задерживается, и телевизор. Так что видела я ваше лицо, знаю, что вы натворили… Может, попробуете сказать правду – а я уж решу, помогать или нет?

Может, бабке и восемьдесят пять, но разум не потеряла… Звонарев смотрел в ее спокойные глаза – и вдруг решился:

– Видели мое лицо, знаете – и не боитесь?

– За прожитый век можно научиться отличать плохих людей от хороших! – не продолжила, но капитан оценил комплимент.

Коротко, в общих чертах, он поведал о случае с Ермолаевым и расследовании, поставившем самого следователя вне закона. Гейнрих помолчала:

– Спрашивайте! Что вспомню, расскажу.

– Да, собственно, я даже не знаю, о чем спрашивать. Может, расскажете, что помните?

– Много не расскажу, годы… Виталик был в детдоме пару лет… Хороший мальчишка, честный – хулиганил, конечно, но ведь на то они и дети.

– Пару лет?

– Да. Примерно до пяти в другом учреждении рос, потом перевели к нам – мать постаралась…

– Вы ее знали?

– Мать? Знала, конечно, – она в театре местном играла: не так чтобы очень, но выбор развлечений невелик был – времена трудные. Родила Витальку молодая совсем, отдала, потом за голову схватилась. Знакомые подсуетились, помогли – перевели поближе, – взгляд Татьяны Павловны стал отсутствующим, будто смотрела сквозь годы одной ей видный фильм. – Ну а как пацану восемь исполнилось, забрала домой.

– Разве можно просто забрать? – капитан внимательно слушал, чтобы после записать: вдруг пригодится?

– Ты не застал, – Гейнрих покачала головой. – Писатели, артисты, музыканты тогда к богам приравнивались. Попросила, наверное, ко мне из обкома приехали – помню, крупный такой мужчина, фамилию запамятовала, а звать Михаилом… я почему запомнила: у нас тогда Мишка-дворник в приюте пожар учудил, подумалось, вот, два Михаила, а разница… Короче, бумажку сунули и увезли Витальку на «Победе».

– Понятно… И больше вы Ермолаева не видели?

– Почему не видела, видела – он приезжал несколько раз: продуктами помогал, иногда деньгами… Пенсия крошечная, жить как-то надо… Но давно не появлялся – лет пять точно, может, поболее даже.

Как раз тогда Ермолаев заболел – отметил капитан.

– Вот, вроде все сказала, – она поправила на плечах вязаный платок. – Наверное, не сильно помогла?

– Да нет, помогли… Чем больше информации, тем лучше. – Звонарев поднялся: бабка, конечно, не помогла… – Можно еще один вопрос? Заведение… что, муниципальное?

– Ну, уж скажешь! – Гейнрих рассмеялась. – Нет, конечно. Я, чтобы сюда попасть, квартиру продала. Тяжко одной, а тут и компания более-менее живая, и заботу проявляют, хоть не бесплатную. Даже квартиры надолго не хватило бы, но ребятки приезжают, помогают, кто чем может… Живу.

– Понятно. Спасибо еще раз.

– Да не за что… Уж извините, мало рассказала… Жалко Витальку… – она еще что-то бубнила, но капитан уже вышел за дверь.

Темноглазая девчонка на входе снова улыбнулась. Звонарев, хмурый, прошел мимо и уселся на пассажирское сиденье. Посмотрел на Харона:

– Поехали!

– Пусто? – Димка завел двигатель и выехал с аккуратной парковки.