Смертельный эксперимент

– То есть вы хотите сказать, что эта боль – своего рода дымовая завеса, которой мое подсознание хочет оторвать меня от того, что я делаю в момент ее возникновения?

– Совершенно верно. И радуйтесь, что это был не колит.

– Колит?

– Это самая страшная из всех психосоматических болей.

– Хуже, чем боль в сердце?

– Намного.

– Что ж, – согласился я, – но как мы уже говорили, то, что я делал в тот раз, я до этого проделывал неоднократно.

– Еще раз все тщательно вспомните, Донован. Пари держу, что в тот раз происходило нечто особенное.

То есть она говорила мне, что мое подсознание предупреждало меня о том, что оно не хочет, чтобы я убил сестер Петерсон… Нет, не так. Мое подсознание пыталось меня остановить. Но почему? Я убил десятки, ну хорошо, больше сотни человек до этого. Что такое особенное было в сестрах Петерсон? То, что они женщины, было не важно. Мне приходилось убивать женщин, и я не чувствовал ни боли, ни угрызений совести. И то, что мне пора выходить из игры, тоже неправильно, ведь убил же я Неда Денхоллена без всяких болевых приступов.

Так что же так отличало сестер Петерсон от всех остальных?

Ответ вертелся где-то у меня в подкорке, но я никак не мог ухватиться за него. Может быть, я слишком сильно хотел вспомнить что-то, что мое подсознание хотело от меня скрыть? Лучше всего было отложить это в сторону – потом само всплывет.

Я поднялся. Надин тоже поднялась. Мы пожали друг другу руки.

– Вы вернетесь? – спросила она.

– Вы дали мне много пищи для размышлений.

– Вам это было необходимо, – ответила она.

– Я свяжусь с вами.

На секунду мне показалось, что она хочет сказать что-то еще. Мысль промелькнула на ее лице – и исчезла, как клочок бумаги, подхваченный ураганом. Но в конце концов она решила промолчать, и мне не оставалось ничего больше, как теряться в догадках, что бы это могло быть.

А потом мне пришло в голову, что, возможно, именно таким способом она заставляет своих пациентов возвращаться к ней.

Глава 18

На аэродроме в Трентоне у «Сенсори ресорсез» стоял «Гольфстрим»[32], который возвращался в Лос-Анджелес. Мы с Калли воспользовались им, чтобы добраться до Вегаса. С такими поездками выбирать не приходится. В нормальной жизни самолет бронировался бы на рейс туда и обратно, но я не жаловался. Просто мне придется арендовать какой-нибудь самолет за свои кровные, чтобы вернуться назад в четверг. Я оставлю его за собой до вечера четверга и полечу на нем на похороны Чарли, которые состоятся в пятницу, вместе с Кэтлин.

Полет из Трентона в Вегас на Гольфстриме занимает около четырех часов. Достаточно времени, чтобы наговориться всласть, но мы молчали большую часть пути. Я все никак не мог перестать думать о том, что доктор Крауч сказала мне о физиологии болевого синдрома. Ведь пока я не пойму, что вызывает боль, мне придется жить в постоянном страхе, что она может возникнуть в самый неподходящий момент. Подобный физический недостаток может оказаться смертельно опасным в моей работе.

– Цирк дю Солей, – произнес я.

– Что «цирк дю Солей»? – Калли подняла на меня глаза.

– Я не знал, что ты такая поклонница перформанса.

– Ты многого обо мне не знаешь, – отреагировала она.

Верно, подумал я, хотя и знал я не так уж мало.

Вот вам история о том, как появляются Калли: вам восемь лет от роду, вы смотрите телевизор, играете во дворе, ходите в школу, и у вас самая лучезарная улыбка и веселый смех в городе. А потом, в один прекрасный день, вы играете во дворе у своей подруги, и небо затягивается тучами, и вы решаете, что если будете бежать достаточно быстро, то успеете вернуться домой до дождя, тем более что дом ваш расположен всего в паре кварталов. Поэтому вы бежите.

Но где-то на половине пути вас настигает дождь, и вы делаете то, что навсегда меняет всю вашу жизнь. Вы останавливаетесь и задумываетесь, что же делать. Продолжать движение в сторону дома или вернуться к подружке и попросить маму забрать вас оттуда.

И именно в этот момент вас хватают, бьют и тащат в кусты.

Дядька здоровый и очень сильный. От него воняет чесноком и заплесневелым сыром. Он бросает вас лицом в грязь, и ему совсем незачем бить вас по затылку, но он бьет еще, и еще, и еще раз. От этих ударов вы начинаете терять сознание и хотите закричать, но когда вы пытаетесь это сделать, изо рта у вас вырывается только шипение.

Вонючий дядька стягивает ваши трусики до колен и опять бьет вас. А потом начинает трогать вас – вы знаете, как это называется – за глупости. Сначала это вас не очень волнует, потому что больше всего на свете вы хотите, чтобы он перестал бить вас по затылку. А потом, когда он начинает говорить с вами нежным голосом и называет вас маленькой сексуальной деткой, вас начинает тошнить. А потом, когда он начинает говорить всякие гнусности и обзывать вас, вам хочется чтобы он прекратил это и лучше бы стал опять бить вас по голове.

А потом, когда вы думаете, что хуже уже быть не может, становится гораздо хуже.