Смертельный яд

— Я помню, как мы говорили с ним о лекарствах. О скополамине, веронале и тому подобном. Он сказал: «Если мне когда-нибудь захочется уйти, Райленд, ты покажешь мне путь». И я бы это сделал — если бы он действительно этого захотел. Но мышьяк! Филипп, который так любил красоту — неужели вы думаете, что он выбрал бы мышьяк? Яд, которым пользуются провинциальные отравители? Это совершенно невероятно.

— Да, не самое приятное средство, что и говорить, — согласился Вимси.

— Послушайте! — хрипло и внушительно объявил Воэн (он запивал икру многочисленными рюмками бренди и начал терять всякую сдержанность), — Послушайте! Смотрите сюда! — Он извлек из нагрудного кармана небольшой пузырек. — Вот, дожидается, пока я не закончу редактировать книги Фила. Знаете, я очень утешаюсь тем, что он всегда со мной. Это так умиротворяет. Я уйду через врата из слоновой кости… Это классический образ — меня растили на классике. Эта шушера подняла бы меня на смех, но вы им не говорите. Странно, как запоминаются эти вещи… «Tendebantque manus ripae uheriores amore… ulteriores amore…» Там еще что-то насчет душ, которые кружатся, словно листья в Валчомброзе… Нет, это уже у Мильтона… «amorioris ultore… ultoriore…» Дьявольщина! Бедный Фил!

Тут мистер Воэн разрыдался, поглаживая свой пузырек.

Вимси, голова и уши которого пульсировали так, словно он сидел в машинном отделении, незаметно стал и отошел. Кто-то запел венгерскую песню, плита раскалилась добела. Он подал сигнал бедствия Марджори, которая сидела в углу, окруженная несколькими молодыми людьми. Один из них, похоже, читал ей свои стихи, приблизив рот почти к самому ее уху, а второй изображал что-то на оборотной стороне старого конверта, тогда как остальные обеспечивали аккомпанемент в виде взрывов хохота. Шум, который они производили, вывел из себя певицу, которая прервала песню на середине фразы и гневно вскричала:

— Прекратите шуметь! Этот невыносимо! Я сбиваюсь! Прекратите! Я начну снова, с самого начала.

Марджори вскочила на ноги и рассыпалась в извинениях.

— Я просто свинья… мы мешаем слушать. Нина… Мы ведем себя просто отвратительно. Прости меня, Мария, у меня гадкое настроение. Я, пожалуй, заберу Питера, и мы потопаем отсюда. Приходи петь мне как-нибудь в другой день, милочка, когда настроение у меня будет получше, и я смогу дать волю чувствам. До свидания, Нина — мы получили огромное удовольствие. Да, Борис — по-моему, это твое самое лучшее стихотворение, только я плохо его расслышала. Питер, скажите им, в каком я сегодня жутком настроении и увезите меня домой

— Это правда, — подтвердил Вимси. — Нервы натянуты, знаете ли… А это плохо отражается на манерах.

— Манеры, — неожиданно и очень громко объявил некий бородатый джентльмен, — это буржуазная чушь.

— Совершенно справедливо, — согласился Вимси. — Дурацкие условности ужасно сковывают и очень мешают жить. Пойдемте, Марджори, а то еще начнем говорить вежливые фразы.

— Я начинаю снова, — заявила певица, — с самого начала.

— Уф! — произнес Вимси, когда они оказались на лестнице.

— И не говори. По-моему, я настоящая мученица — выдержать такое испытание. Ну, по крайней мере, цель достигнута — вы встретились с Воэном. Милый такой дурень, правда?

— Да, но я не думаю, чтобы он убил Филиппа Бойса, а вы как считаете? Мне надо было увидеть его, чтобы убедиться в этом. Куда мы отправимся теперь?

— Попробуем заглянуть к Джои Тимбльсу в цитадель оппозиции.

Джои Тимльбс занимал студию над конюшнями, здесь оказалась та же публика, тот же дым, снова копченая селедка, только куда больше спиртного, жары и разговоров. Кроме того, здесь было ослепительно-яркое электрическое освещение, граммофон, пять собак и сильный запах масляных красок. Ждали приезда Сильвии Мариотт. Вимси неожиданно себя оказался втянут в дискуссию о свободной любви, Д. Г. Лоуренсе, похоти, порождаемой правилами приличия и безнравственной сущности длинных юбок. Однако его вовремя спасло появление мужеподобной пожилой женщины с мрачной улыбкой и колодой карт, которая начала всем гадать. Вся компания собралась вокруг нее, и в этот момент вошла какая-то девушка и объявила, что Сильвия Мариотт подвернула ногу и не сможет прийти. Все горячо ее пожалели («Ах, как неприятно, бедняжка!») и тут же об этом забыли.

— Мы смываемся, — сказала Марджори. — Не трудитесь прощаться. Никто на вас и внимания не обратит. С Сильвией нам просто повезло, потому что она дома и теперь от нас не скроется. Иногда мне хочется, чтобы они все ноги поподворачивали. И в то же время — знаете, многие из этой братии создают неплохие работы. Даже те, что были у Кропоткиных. Я и сама когда-то получала удовольствие от подобных сборищ.

— Мы с вами стареем, — откликнулся Вимси. — Извините, получилось невежливо. Но, знаете, Марджори, мне уже скоро сорок.

— Вы хорошо сохранились. Но сегодня вид у вас немного усталый, милый мой Питер. Что случилось?

— Ровным счетом ничего, просто годы берут свое.

— Берегитесь, иначе как бы вам не остепениться!

— О, я уже очень давно остепенился.

— С Бантером и книгами. Я иногда вам завидую, Питер.