Смертельный номер (рассказы)

— Отчасти ты права, — пошла на уступку миссис Джонстон. — С утра я была вполне здорова. Провидение свидетель — я говорю правду. Так или иначе, я не в восторге от твоих новых друзей, Лавиния.

— Я тоже совсем не в восторге, — призналась Лавиния.

— Тогда зачем принимать их приглашения?

— Если мы обе будем сидеть с мигренью, нам же будет хуже, — туманно ответила Лавиния.

— И одного раза хватило бы, а моей мигренью вполне могла отговориться и ты, — ответствовала миссис Джонстон. — Неужели тебе не ясно, Лавиния, что есть много способов отделаться от нежелательных знакомств. Я тебе только что показала один из них.

— Но согласись, мама, ты обошлась с ними довольно грубо, они могли обидеться.

— Значит, я попала в цель. — Миссис Джонстон сделала паузу, чтобы оценить собственную шутку. — Нет. Дело вот в чем — осторожность никогда не помешает. Наше положение обязывает нас на все смотреть по-особому, вести себя по-особому. Нарушишь эту заповедь, и с тобой может случиться что угодно. Такие люди забьют тебе голову всякой ерундой, и тогда ты придешь ко мне, чтобы извлечь ее оттуда, но так не годится.

— Может, вообще с ними не встречаться? — Внутренним зрением Лавиния увидела свою голову, будто она аквариум, в котором плавают несколько рыбешек, подаренных супругами Колинопуло, плавают и все время ускользают от неопытной руки миссис Джонстон.

— Возможно, тебе они кажутся благожелательными, — ответила ее мать. — Но они не могут тебе помочь, как ты не можешь помочь мне избавиться от простуды; хотя не исключено, что заболела я из-за тебя, ведь я подцепила хворь, купаясь вместе с тобой. Впрочем, попробуй мне помочь — никуда сегодня не уезжай.

После обеда Лавиния извинилась перед Колинопуло и сказала, что в Арсенал она с ними не поедет.

В дневнике она записала:

«Бедная мама, она и понятия не имеет, что такое индивидуализм. Она читала Эмерсона, потому что он был нашим родственником; но она не последует его совету и не бросит своего отпрыска на камни. Что до Колинопуло, может, они и вылеплены без особых затей, но неотесанными их не назовешь, они явно выделяются из общей массы. Что там, они привлекают к себе внимание. Не знаю, каким надо быть штурманом, чтобы не заметить такую отмель. Но какая разница для души, этого неделимого целого, с кем ты встречаешься? Мильтон отнюдь не воспевал тех, кто покидал поле боя, заточал свои добродетели в монастырь. Я готова принять любое маленькое испытание, какому К. сочтут нужным подвергнуть мои добродетели. Мне ясно, что они за люди, я знаю, на что они способны, чего от них можно ждать, так что в обиду себя не дам. Когда разговор становится неприятен, я всегда могу сменить тему, как сегодня утром. Они считали, что подогревают мое любопытство, а на самом деле все было наоборот — их вела я. Хотя, если совсем начистоту (не знаю, зачем я написала эту фразу, ведь дневник и так содержит мои самые сокровенные мысли), если бы не Эмилио, я бы с ними не поехала. Как он не похож на них! Ясно, почему все их поздравляют — так могли поздравлять лягушку, нашедшую драгоценный камень. Ему, наверное, мало радости катать таких людей. Надеюсь, он видит разницу между ними и мной, понимает, что я села в их гондолу только из-за него. Неужели я вправду хочу, чтобы он это понимал? Может, и нет.

Но если человек тебе нравится, ты не успокоишься, пока он об этом не узнает. Я и не подозревала, что он мне нравится, пока миссис Колинопуло не сказала: он нравится всем. Тут я и увидела, что иначе быть не может, и обрадовалась. Кажется, осталась бы в Венеции навсегда. Когда К. уедут (через пять дней), я обязательно его найму. А теперь спать, „положив под голову подушку удовольствий“, как говорил Ф. Майерс».[32]