Смертельный треугольник

Портьеры были задернуты, но неплотно, между ними оставалась щель с ладонь шириной, сквозь которую Щербак, изловчившись, смог неплохо рассмотреть внутренности комнаты. Обстановка выглядела небогато. Старая потертая мебель: диван и кресло на гнутых ножках. На таких же гнутых ножках потемневший комод, на нем — несколько фотографий. Кто на них запечатлен, издалека было не разобрать, но фотографии явно старые — черно-белые. Там же, на комоде, — телевизор и старенький примитивный видеомагнитофон.

Тереза сидела на диване, поджав под себя ноги, укрывшись пледом, и… плакала. Слезы текли обильными ручьями, а она комкала в руках носовой платок, то ли забыв о его назначении, то ли он был уже насквозь мокрый. А еще она шевелила губами, повторяя за Монаховой каждую реплику.

Слезы Терезы явно не были рассчитаны на широкую публику, и Щербаку вдруг стало неловко: все равно что подглядывать за влюбленными в самый интимный момент. Да Тереза, похоже, и была влюблена. Беззаветно и преданно она продолжала любить свою взбалмошную хозяйку, которая ее якобы выгнала. Выгнала ли? Фильм закончился, по экрану поползли титры. Тереза ладонями стерла со щек слезы, вынула из-под пледа пульт, перемотала кассету на начало и запустила снова.

Время давно перевалило за полночь. Ноги у Щербака затекли: он почти час простоял неподвижно, потому что при малейшей попытке размяться сук начинал предательски трещать. Это становилось бессмысленно. Он отлепил микрофон, не без труда спустился на землю и решил немного прогуляться. Обошел два раза квартал, посидел на лавочке в сквере, где курили с Ковальским. Так и сяк покрутил в голове мысль: а не выдать ли себя за безутешного поклонника Монаховой? От мысли этой пришлось все же отказаться. Не потому что Монахову он на самом деле не любил и не считал ее выдающимся талантом. А потому, что, к сожалению, невозможно было из общедоступных источников, таких, как Интернет или пресса, извлечь те мелкие, но важные детали жизни и карьеры актрисы, знание которых отличает истинного поклонника от простого кинолюбителя.

Через час Щербак снова был на дереве и увидел ту же картину: Тереза все там же — на диване, все так же крутится кино, и поток слез «безвинно изгнанной» экономки все так же полноводен. Она, по-видимому, даже не вставала и не похоже, что собирается.

Так и не решив, что делать дальше, Щербак пристроил к стеклу портативную видеокамеру и отправился спать.

2

Камера не зафиксировала ничего интересного. Соколовская спала мало и беспокойно, засыпая с рассветом и поднимаясь, когда в восемь отец шел отпирать свой магазин. Никто к ней не заходил, она ни с кем не разговаривала по телефону. Когда она не смотрела кино, то читала или вязала. Перед обедом Соколовская выходила на небольшую прогулку, болтала с соседями, покупала какие-то продукты. Перед ужином (или вместо него) заходила в кафе и съедала кусок торта с двумя чашками кофе. Короче говоря, интересной информации собрать не удалось. И тем не менее теперь Щербак знал, что Тереза не нервничает, не оглядывается, не вздрагивает от резких звуков. На забитую овечку не похожа. Либо она уверена, что «убийцы Монаховой» ею не интересуются, либо устала ждать их и успокоилась. На испуг ее, скорее всего, не возьмешь. Зато ей нужна жилетка, в которую можно выплакать свою скорбь о Монаховой. И ему придется изо всех сил стараться убедить ее, что его жилетка — самая удобная.

Вечером, когда Соколовская дожевывала привычный кусок торта, Щербак подсел к ней в кафе.

— Тереза, мне нужно с вами поговорить.

Она отшатнулась:

— Кто вы такой?

— Частный детектив из России.

— Ну конечно!

Он показал ей свое удостоверение. Она мельком взглянула и скорчила презрительную гримасу:

— Здесь не ваша страна, разговаривать я с вами не обязана и не буду.

— Вы даже не поинтересуетесь, о чем я хотел с вами поговорить? — спросил Щербак.

— Нет, я не любопытна. И до свидания.

— Тереза, — Щербак намеренно не давил, но четко следил, чтобы голос звучал сочувственно, — я прилетел сюда из Москвы специально, чтобы встретиться с вами.

— Это ваши проблемы.

— Возможно, не только мои. Я расследую обстоятельства гибели Милы Монаховой и…

— Монаховой? — Она вопросительно вздернула бровь. — Это та самая стерва, что вышвыривает на улицу людей, десять лет верой и правдой ей служивших?

— Та самая, — подтвердил Щербак. — Только давайте прибережем эту вашу, бесспорно, блестящую реплику для более доверчивых и менее осведомленных слушателей. Я уверен, что Монахова всегда по-своему неплохо к вам относилась, даже любила вас, по-своему. И уж точно вам доверяла. А спектакль с вашим позорным увольнением был специально разыгран.

— Зачем, интересно? — буркнула Соколовская.

— Вам лучше знать, впрочем, я тоже догадываюсь зачем.

— Мне наплевать на ваши догадки, я не желаю с вами разговаривать! — Она попыталась подняться, но Щербак удержал ее за локоть и несильным нажимом усадил обратно на стул.

— Послушайте, Тереза. Я считаю, что Монахову убили, и только вы можете помочь мне доказать это.

Она хотела возразить, но он жестом остановил: