Смертельный туман

Майор Меррет был потомственным военным. Он учился в Виргинской академии, которую прежде посещал и его отец. Его дедушка сражался против повстанцев, в итоге отвоевавших Новому Акану независимость. Прошло девяносто лет, настала очередь внука драться с Новым Аканом, притом в условиях гораздо более опасных. Государство бывших рабов выступало в союзе с обширными Индейскими территориями – страной, чье могущество и возможности никто не брался даже оценивать.

Майор Меррет не был склонен преувеличивать силу противника. Просто потому, что народы, обитавшие вне границ Нового Запада, он по преимуществу презирал. Если уж на то пошло, настоящие люди, достойные уважения, обитали исключительно в Южной Виргинии, на его, майора Меррета, родине. Впрочем, он был человеком осмотрительным. Мало ли что про себя он считал Индейские территории пыльным пустырем, Новый Акан – пустырем мокрым, а население обеих стран – бандой оборвышей и мерзавцев! Вслух он преподносил неприятельские страны вполне профессионально, то есть как могучих и опасных врагов.

Как же его бесило, что в столкновении с ними у него самого под командованием оказалась банда оборвышей и мерзавцев! Часть вообще составляли арестанты – бывшие заключенные, не знавшие правильного обращения с оружием, чей боевой опыт исчерпывался схватками, обусловленными жадностью, или хулиганскими побуждениями, или неуклюжей самообороной. Меррет всерьез задавался мыслью, чем же он до такой степени прогневал начальство? Поставить его над тунеядцами и откровенными негодяями! Непостижимо!..

Майор Меррет даже не скрывал своего презрения к подчиненным. Напротив, день ото дня оно становилось лишь заметнее. И в итоге утром четвертого августа, когда его воинство оказалось на пороге Индейских территорий, то есть в двух шагах от неприятеля, майорское презрение обрушилось на отряд, как пылающие стены дома, исподволь подточенного огнем.

Стало ясно: сколько майор Меррет ни приучал солдат к дисциплине, арестанты по природной тупости ничего так и не усвоили. Это он со всей военной прямотой им и вывалил. Они стояли неровными рядами, неопрятные и растрепанные. Вереница дней в постоянной сырости как будто вымыла из них те крохи дисциплины, что он сумел им внушить. Тяжелые желтые облака, недвижно висевшие над головами, делали воздух тлетворным. Где-то ворочался гром, но дождя не приносил, лишь еще худшую духоту. Войско больше не могло ее выносить. Люди не находили отдыха даже во сне, только накануне вечером вспыхнуло несколько драк. И вот теперь вместо внимательных, послушных солдатских лиц Меррет видел перед собой плохо выбритые, серые от недосыпа, злобные рожи.

Зрелище наполнило его душу яростью и отчаянием.

Голос майора звучал сдержанно, но все равно разносился по рядам.

– Я потратил не одну неделю, пытаясь загнать под ваши толстые черепа простейшую мысль: еще несколько дней, и вы будете сражаться с людьми, добровольно пожелавшими драться в этой войне! Будучи по своей тупости неспособны этого осознать, вы предпочитаете драться между собой. Вместо того чтобы готовиться к грядущим боям!

Он посмотрел на двоих драчунов, выведенных из строя. Эта парочка особенно его возмутила. За что теперь и торчала у всего отряда на обозрении. Один, звали его Мак-Вильямс, стоял со скучающим видом, уперев мясистые ручищи в бока. С костяшек еще не сошла краснота на месте соударения с физиономией оппонента. Второй, Коллинз, смотрел заплывшими, подбитыми глазами в землю и трясся всем телом: вот-вот свалится вовсе. Смерив их оценивающим взглядом, Меррет надумал сделать обоих наглядным примером. Задира и слабак! Пригодится тот и другой.

– Если бы все зависело от меня, – рычал майор, – я бы с радостью отправил вас через границу на гибель – заслужили! К сожалению, мне задача поставлена, работу надо работать, а вы – негодные орудия, которые мне выдали! – И резко повернулся к дрожащему Коллинзу: – Никак боишься того, что ждет тебя на Территориях? А, Коллинз?

Солдат дернулся всем телом. Со страхом покосился на Меррета. Какого ответа ждал от него майор?

– Отвечай, Коллинз! – рявкнул Меррет.

Тот кое-как выпрямился и сжал зубы, пытаясь изобразить стоицизм. Сделав усилие, он даже перестал трястись. Сжал тонкие пальцы в кулаки, сдвинул худые коленки. В родной Филадельфии Коллинз работал печатником; его бросили в тюрягу за то, что опубликовал ядовитую карикатуру на Гордона Бродгёрдла. До того как угодить в переплет, в его жизни самым близким соприкосновением с насилием был приятельский спор с братом, касавшийся стоимости нового печатного станка. На Западной войне Коллинзу было определенно не место, и он прекрасно это понимал.

– Никак нет, сэр, – выдал он заведомую ложь. – Не боюсь.

– А Мак-Вильямса боишься?

Коллинз сглотнул. Он вконец сбился с толку.

– Пытаюсь не бояться, сэр…

– А меня? Меня боишься?