Я подняла ее, прислонила к стенке, а сама пошла, вернее потащилась, едва волоча ноги, по коридору. Мы были теперь на одном из верхних этажей, в свете луны и уличных фонарей идти стало гораздо легче. Издалека доносились звуки пожарных сирен, я различила стук пожарных насосов. Ну, теперь все… Единственное, что остается сделать, – это найти окно, надо, чтобы меня увидели снаружи.
Я шла и тихонько напевала: «Любовь всегда выход найдет. Ночью и днем, в стужу и в зной любовь всегда будет со мной». Я почти плыла по воздуху. И со мной – был кузен Бум-Бум; мы с ним пошли кататься на коньках на замерзшую лагуну и кружились, кружились до тех пор, пока не свалились на лед. Мы пошли тайком, так что в случае чего спасать нас было бы некому. Но мы решили: первый, кто дрогнет, – трус. А уж я-то ни за что не хотела им быть. Бум-Бум лучше меня катался на коньках, но что касается смелости, то уж – дудки!
Я знала – он где-то около меня. Я катилась и катилась, выкликала его имя, открывала каждую дверь – его не было. Я подошла к окну и выглянула.
Кузена не было и там – на меня смотрело только мое собственное отражение в стекле. За окном виднелась пожарная лестница.
Я попробовала окно – заклеено и забито наглухо. Я огляделась в поисках какого-нибудь инструмента, но вокруг было пусто. Тогда я подняла свою слабую, дрожащую ногу и ударила. Стекло треснуло. Я ударила еще раз, посильнее. С треском вылетела вся рама.
Я глянула вниз. Здание полыхало, огонь шел наверх. Мы, оказывается, на третьем этаже, и сейчас, пока не поздно, надо спускаться. Пожарная лестница – здесь, значит, мы находимся в задней части здания, а пожарные машины, конечно, работают с другой стороны, на фасаде.
Я потащилась по многомильному коридору обратно к Элине. Она все еще хрипела там, у подъемника. Я вытащила матрас и снова водрузила на него тетушку. Надела свои лямки. Когда-нибудь, наверное очень скоро, тело откажется повиноваться бессмысленным приказам, которые отдает всемогущий мозг… Ну а пока – вперед, лошадка, труба зовет.
Я дотащила матрас с тетушкой до окна, за которым была пожарная лестница, спустила Элину на пол, потом обмотала правую руку рубашкой и с силой выбила остатки рамы и стекла. После этого вытащила матрас на площадку пожарной лестницы, подняла тетушку – все мои мышцы, казалось, взорвались при этом последнем усилии – и положила ее на матрас.
– Вот, тетечка, теперь подожди меня здесь. Пойду за подмогой, одной мне больше не справиться. Не волнуйся, дыши глубже.
Медленно, на каждой ноге по тяжелой гире, я перевалилась на лестницу и в каком-то беспамятстве поползла вниз сквозь облака дыма; добралась до конца пожарной лестницы, повисла на ней и, чувствуя, что последняя проржавевшая перекладина вот-вот отвалится, спрыгнула на землю. Пробилась сквозь дым и заковыляла на другую сторону здания. Там было столпотворение: пожарные, любопытные, полиция… Ко мне подошел человек в форме и строгим голосом сказал, что здесь очень опасно и что никому не разрешается заходить за полицейские ограждения.
– Там… моя тетка, – выдохнула я. – На другой стороне, на пожарной лестнице… Когда начался пожар, мы с ней были в подвале. Спасите ее.
Он не понял меня, и я потащилась к пожарнику, орудующему тяжелым шлангом, повисла у него на руке и висела до тех пор, пока он не повернулся в раздражении. И тогда, задыхаясь и жестикулируя, я начала говорить и говорила до тех пор, пока кто-то не понял меня, и небольшая группа пожарных ринулась в клубы густого дыма.
Глава 26
ЧТО ТАМ ДОКТОР ПРОПИСАЛ?
– В чем дело? Ты почему одеваешься? – резко, почти враждебно спросила Лотти Хершель.
– Я ухожу, – сказала я. – Еду домой. Ты знаешь, я ненавижу больницы.
Должна сказать, это небольшое удовольствие – одеваться с повязками на обеих руках.
– Надо было сжечь эти тряпки, – холодно произнесла Лотти. – Воняют ужасно. Я, кажется, сейчас задохнусь.
– По-видимому, это сочетание крови и дыма, – пояснила я, – а может быть, еще и пота. Пока тянула эти веревки, вся изошла потом.
Лотти с отвращением раздувала ноздри.
– Тем более снять все это и сжечь. Ну как доктор Хомерин будет тебя осматривать, если от тебя так несет?
Я еще раньше заметила терпеливо стоявшего за спиной у Лотти худощавого человека средних лет, но решила, что это тоже пациент, жаждущий послушать о моих ногах. И голове тоже.
– Не нужны мне больше никакие чертовы осмотры, – проворчала я. – Я здесь всего сутки, и за это время кто только не осматривал меня.
– Мец Хомерин – невропатолог. Ты получила сильный удар по голове. Я должна убедиться, что этот твой дубовый польский череп не пострадал.
– Со мной все в порядке, – с яростью произнесла я. – У меня нет галлюцинаций, я сама могу завязать себе шнурки, даже с закрытыми глазами, даже в этих вот бейсбольных перчатках. – Я показала на повязки. – Мне здесь больше делать нечего.
Лотти подошла ко мне вплотную. Черные глаза ее метали молнии. Она с трудом сдерживала себя.