Смертеплаватели

А в чём именно, в какой стороне души полнее всего воплощена эта самая суть? Да в творчестве, конечно. Это мы проходили, ещё готовя заселение Аурентины. Художник может быть наркоманом, женоненавистником, мелким деспотом, лежебокой или любителем суфийской практики, — всё это лишь рябь на воде, скрывающая глубину. «Умертви в себе ветхого человека — не убивай вдохновенного поэта», писал наш «предмет розысков» любимому лицейскому другу. Ему же самому в письме сообщал умный приятель, говоря о первой главе «Онегина»: «Я нахожу тут тебя самого, твой разговор, твою весёлость…»

Правда, есть и другое мнение — взгляд писателя гениального, но странного, того, кому Поэт (гений щедр всегда) подарил от избытка своего сюжет страшной «поэмы» о скупщике мёртвых крестьян. Так тот и вовсе пишет: «При мысли о всяком поэте представляется больше или меньше личность его самого… Все наши русские поэты: Державин, Жуковский, Батюшков удержали свою личность. У одного… её нет. Что схватишь из его сочинений о нём самом? Поди, улови его характер, как человека!»… Но, скажем ещё раз, пишет это художник и человек странный, начавший с безумных восторгов по поводу старшего коллеги («это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет»), двадцать лет спустя окончивший тем, что, когда в одном светском салоне предложили послушать стихи Поэта, — вместо того принялся читать вслух церковные поучения… Оставим этот парадокс его автору, ныне, кстати, спасающемуся в одном украинском монастыре.

…Если идти от рукописей, — кое-что, слава Абсолюту, в архивах уцелело, — придёшь, в конечном итоге, лишь к механизму писавшей руки: мышцам, костям, сухожилиям. Удары кисти по холсту, следы рубила на мраморе, защипы на глине несут печать творца. Письмо — дело иное: одним и тем же почерком можно записывать «Я помню чудное мгновенье…» или счёт от портного. Значит, ключ к личности — сами стихи: созвучия, сцепления слов, смысл открытый и потаённый.

Но ведь Поэт оставил столько стихов! Целый геологический пласт. И не Сфере, в конечном итоге — совершенно нечеловеческому уму, осмысливать тысячи строк, лепя личность писавшего.

Наиля взяла это на себя.

… Земля ещё совсем тёплая, точно стоит август, и по-летнему чертит круги под облаками коршун. Присев на упавший от старости ствол, она задумчиво погладила почти свежие мучные тысячелистники, рыжую пижму. Лето тебе, да и только!.. Почему паутина взаимных воскрешений (я-тебя-ты-своих-они…) ещё не добежала сюда? Трудно ответить; вероятно, потому, что Россия никогда не была густо населённой, и Общее Дело, охватив целиком какую-нибудь деревню, может притормозить у её околиц. Но рано или поздно закурятся здесь избы. Хорошо бы к Новому году, к Рождеству! Мальчишки на озёрах станут «коньками звучно резать лёд»; в усадьбы на рождественские вечера покатят в санях, под звон бубенцов, соседи-помещики с семьями. Хорошо бы… Но пока что тут — солнечная, таинственная тишина и безлюдье.

…Размах его был фантастичен: от звонкого ребячества, подчас непристойного, от «красивости», во многом подражательной, до горького смеха зрелых лет и мудрости почти нелюдской. Поди ж ты, — мы лишь недавно стали более или менее разуметь откровения мрачного парадоксалиста Вальсингама:

Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!

Ведь это, право, сказано ни о чём ином, как о переходе в динамику — переходе, совершаемом по грани самоуничтожения, «бездны мрачной на краю», но несущем блаженство, неведомое во плоти, и ведущем в реальное бессмертие…

Кстати, даже в динамике, да ещё при подключении к собственному мозгу всех способностей Сферы запоминать и перерабатывать, — Наиле Шекировой стоило усилий найти главное. Многие тысячи строк, тугих и сверкающих, взлетели и осыпались фейерверком, оставив немногое. Сердцевину.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум,
Усовершенствуя плоды любимых дум,
Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд…

Никогда человек Земли не говорил о себе, как о существе созидающем, более полной и универсальной истины. «Усовершенствуя плоды любимых дум» — ведь это же программа жизни и для Гомера, и для Эйнштейна! Для царей — а кем же они были, как не царями? Кого это называли «вторым царём России», Льва Толстого? А это высочайшее и единственно правильное понимание СВОБОДЫ? Свободным может быть лишь царственный ум, — но не килограммы мяса, крови и спермы…