Смерти нет, я знаю! Правдивая история о том, что нас ждет за последней чертой

Однако худшим наказанием было, когда мне велели сидеть смирно.

Когда я вела себя особенно плохо, мама заставляла меня сидеть на стуле и не двигаться. Не час, конечно, и даже не десять минут – маме хватало ума этого не делать. Наказание заключалось в том, чтобы просидеть неподвижно минуту.

И даже это было слишком. Мне никогда не удавалось высидеть так долго.

Мы считаем что наши тела – это плотные и неизменяемые физические объекты. Но это не так.

Как и все во Вселенной, мы состоим из атомов и молекул, которые постоянно вибрируют от заключенной в них энергии – пребывают в непрестанном движении. Интенсивность колебаний у этих атомов и молекул различна. Когда мы смотрим на крепко сбитый стул, нам кажется, что атомы и молекулы, из которых он состоит, вовсе не двигаются. Но они двигаются. Вся материя, все сущее, все живое определяется этим колебательным движением. Мы не такие плотные, как нам кажется. В сущности, мы есть энергия. Полагаю, мои колебания были чуть интенсивнее, чем у других детей.

Однако за исключением этого у меня было совершенно обычное детство. Я росла в красивой зеленой деревушке под названием Гринлоун на Лонг-Айленде. Здесь селился средний класс. Отец мой, венгерский иммигрант первого поколения, преподавал французский в старших классах, а мать, чьи родители были выходцами из Германии, преподавала там же английский, но тогда сидела дома и растила троих детей, прежде чем вернуться на работу.

Мы не были бедны, но денег хватало в обрез. Мне приходилось дожидаться стрижки, а одежду я донашивала за старшими сестрами. Мама посвятила себя тому, чтобы у нас было самое чудесное детство. Не имея денег на новые игрушки, она мастерила восхитительные машинки, поезда и домики из ярко раскрашенного картона. Каждый день она разыгрывала уморительные сценки при помощи коричневых бумажных пакетов для завтраков. По праздникам и на дни рождения она украшала весь дом, а однажды на Рождество наделала чудных шляпок для себя и всех своих друзей. Она не подпускала нас к телевизору и всячески поощряла творчество. Мы с Кристиной рисовали и открыли собственную маленькую художественную галерею (по десять центов за шедевр). Благодаря маме мое детство казалось волшебным.

Но при всем при этом нельзя было отрицать, что я была не такой, как все, и трудным ребенком.

Однажды, когда мне было шесть, мама взяла меня с собой в бакалейную лавку. Пока мы ждали в очереди к кассе, меня внезапно захлестнули эмоции. Захотелось разреветься. Было такое ощущение, словно я стою на пляже, а меня накрыло огромной волной и сбило с ног – такое мощное и выбивающее из колеи было чувство. Я замерла, невыносимо несчастная и в полном недоумении. Маме я ничего не сказала. Затем мое внимание привлекла кассирша.

Она была молоденькая, лет двадцати с небольшим, и ничем не примечательная. Она не хмурилась и не плакала. Судя по ее виду, ей было скучно. Но я знала, что ей не просто скучно. Я знала, это именно она – источник этой ужасной печали, которую я ощущала.

Я безошибочно поняла, что впитываю кассиршину грусть. Я не знала, что это значит или почему это происходит. Знала только, что чувствую ее печаль, и это крайне некомфортное и смущающее состояние, и что мне никак его не стряхнуть.

Подобное случалось со мной неоднократно. Иногда, проходя мимо незнакомца на улице, я ощущала сильный приступ гнева или тревоги. Не раз я ловила эмоции друзей и одноклассников. В большинстве случаев эти переживания были тяжелыми и невеселыми. Но и приятные эмоции я тоже чувствовала.

Всякий раз, оказавшись рядом с особенно счастливым человеком, я чувствовала себя на седьмом небе. Словно эмоции не просто передавались мне, но вдобавок многократно усиливались. Порой я испытывала чистую, безудержную радость в моменты, явно требовавшие менее экстатической реакции. Мгновения простого счастья – делиться мороженым с друзьями, купаться в летний день, сидеть рядом с улыбающейся мамой – могли вызвать у меня эйфорию, я просто воспаряла.

Сегодня я по-прежнему могу вызвать эти благословенные моменты, и склонность к избыточной реакции никуда не делась. Иной раз просто услышанная по радио песня, или прочитанное стихотворение, или увиденная картина, или даже просто кусочек чего-нибудь вкусного могут заставить меня ощутить взрыв радости и блаженства. Как будто в эти простые мгновения я наиболее остро ощущаю свою связь с миром.

Пока я была ребенком, это означало, что я легко переходила от крайнего счастья к черной депрессии, в зависимости от того, с кем рядом находилась. Глубокие пике сменялись запредельным восторгом, за ним следовало новое падение – настроение менялось, как на американских горках. Я научилась предчувствовать эти бешеные перепады эмоций и переживать их, пока вновь не обрету равновесие.

Понимание того, что я улавливаю эмоции других людей, стало большим шагом к пониманию того, почему я так эмоционально неустойчива. Но миновали годы, прежде чем я осознала, что эта моя странная способность не такая уж странная и даже имеет название – эмпатия.