Смерти вопреки. Реальная история человека и собаки на войне и в концлагере

Личинок находили не только в плошках риса военнопленных (многие люди, нуждавшиеся в протеине, съедали личинок), но и в каждом отхожем месте, где мириады этих существ разлагали фекалии и прямо под оправлявшимися людьми превращали их в густую грязь, от одного взгляда на которую выворачивало. Но в некоторых лагерях, где складывалось отчаянное положение, ели даже личинок из отхожих мест. Жидкую грязь часто поджигали, чтобы убить кормящихся ею личинок. Возникавший в результате этого дым страшно ел глаза тех, кто ходил в отхожее место. Смит вспоминал: «Обычным зрелищем стал вид десятка взрослых мужчин, которые выплакивали глаза в отхожих местах».

Личинок использовали для лечения язв. Личинок сажали на тряпку, которую привязывали к гноящейся ране. Они пожирали пораженный участок плоти, очищали его, и в состоянии больных наступало значительное улучшение.

Иногда среди всех этих мук обнаруживалось, что и в крайних страданиях люди проявляют врожденную человечность. «Бережное отношение к больным товарищам, почти без исключений, было поразительным, – писал Робсон. – Когда больной не мог есть, его пищу делили товарищи, а когда болели товарищи, бывший больной ел их пищу. Удивительно было видеть, как человек пытается насильно заставить есть больного товарища, хотя все тело ухаживающего за больным нуждалось в каждой капле пищи, которую он предлагал ему после тяжелого рабочего дня на строительстве железной дороги». Другой военнопленный заметил: «Чем сильнее голод ослаблял тело, тем крепче становились товарищеские узы».

Удивительно, как в Пакан-Барое проявлялась способность человеческого духа к мобилизации, даже в таких совершенно безнадежных условиях. Как писал Робсон, «вера – огромный резервуар энергии… и вера в будущее стала чем-то, что было у нас всех и было необъяснимым». Руз Войси вспоминает, что он «верил в товарищей, которые придут и вызволят его отсюда. Так и случилось».

Всегда стойкие британские солдаты регулярно устраивали представления кабаре с пением и танцами. Японцы и корейцы считали эти представления совершенно непостижимыми: по их мнению, у заключенных нет причин смеяться или радоваться жизни. По существу, все, что им оставалось, – это умереть. Но военнопленные отказывались признавать свое поражение. «Концерты у костра продолжались, и мы изумлялись талантам, – вспоминал Фицджеральд. – Один малый по имени Уинстенли обладал очень мощным баритоном и богатым репертуаром громких песен, которые пользовались большой популярностью. Одной из них была песня «Легион пропавших», которую, хотя она касалась французского Иностранного легиона, многие считали песней о нас».

Голландские пленные, которые были более разными по возрасту и физическим способностям, чем британцы, тоже с презрением относились к шумным развлечениям. Но это не означало, что голландцы были каменными. Во Втором лагере одна из групп давала регулярные представления «Гулянки в джунглях», на которых играли на скрипке, пели, а военнопленный Ян Эггинк выступал с ядовитыми и смешными скетчами.

«Это были не просто шутки, – вспоминал Эггинк в документальном фильме, показанном по голланскому ТВ в 1997 году. – Мы старались поднять их боевой дух, поддержать волю». Увы, даже Эггинк отказался от своих обычных выступлений, когда похоронных служб стало очень много. Но он «вернулся на сцену» по случаю Рождества 1944 года.

«Никогда не забуду того Рождества, – сказал Эггинк в документальном фильме. – Японцы полностью запретили пение. Неожиданно [военнопленный Я.] Брату вышел вперед со скрипкой и заиграл попурри из традиционных рождественских песен. Когда он исполнил «Тихую ночь, святую ночь», все присутствовавшие на концерте скелеты с ввалившимися глазами стали тихонько, очень тихонько подпевать… Когда я вспоминаю об этом, у меня на глаза наворачиваются слезы»[5].

Эггинк читал товарищам по плену стихи, главным образом, о сохранении веры в борьбу и в возвращение к любимым. Одно стихотворение Эггинк посвятил жене:

Так давно думаю о тебе, дорогая,
И о годах, прошедших в ожидании
Часа нашего освобождения, которое будет изумительным,
Хотя оно еще далеко, и его еще не видно.
Сейчас еще темно, не вижу света,
Но я всегда рядом с тобой, я близко от тебя,
Дорогая…
Когда Господь вернет мне тебя, чтобы ты засияла,
Оставив беспокойства в прошлом, твои и мои,
Нам снова станет хорошо вместе,
Тебе, моя дорогая, и мне.