Смертники Восточного фронта. За неправое дело

Господи, ну почему они не могут вызволить его отсюда! Вернее, почему ему не видно и не слышно, как они разбирают завалы, как пытаются, пока не поздно, пробраться к нему. Тогда бы он мог еще какое-то время полежать спокойно, охраняемый от ужаса этим своим странным мысленным талисманом. Но, увы, товарищи не могли вызволить его отсюда, даже если бы очень постарались. Они слышали его голос из-под завала, нет, не крики, а сдавленные стоны, словно он проглотил свой собственный язык, или как человек в смирительной рубашке, который пытается освободиться от пут, но вместо этого лишь бьется в конвульсиях охватившего его ужаса.

В конце концов спаситель явился. Вместе с ним вернулась и боль, и на какой-то миг с Кордтсом случилась истерика. Боль с новой силой пробудила в нем страх, что он уже никогда не сможет владеть своими конечностями. Да что там страх, почти животный ужас, с которым он не мог ничего поделать.

Перед его мысленным взором предстал человек, который судорожно извивался на песчаном берегу, угодив в медвежий капкан. Затем его кто-то окликнул. Человек обернулся и увидел, что его вот-вот накроет гигантская волна. Слава богу. Волна с ревом обрушилась на него и унесла с собой. Он стонал в агонии, однако страдания вскоре отпустили его, и его унесло в океан.

Он простил Эрике, что та предала его. Он и без того уже давно это подозревал, подозревал, еще когда был дома в отпуске, и уже тогда ему было все равно. Она все еще там, была там, впрочем, это не ее вина. Но в завершающей все тьме ее не было, было лишь ее предательство, и то, что именно оно будет сопровождать его в этом последнем бегстве, было выше его сил. Кордтс заставил себя забыть о нем, и предательство исчезло. И тогда он увидел ее еще ребенком, как она спускается по какой-то старой лестнице вниз, в подвал, освещенный нежным солнечным светом, который льется сквозь небольшие оконца где-то под потолком. Легким детским шагом она бросилась в тесное пространство под лестницей, словно играла в какую-то детскую игру. Возможно, это было то единственное место, в котором она любила в одиночестве предаваться мечтам.

Кордтс ощутил, как его сознание словно пронзило током высокого напряжения. Более того, он это явственно видел и слышал. Вверх по трахее промчался порыв холодного, как лед, воздуха, и, когда этот порыв достиг головы, его не стало.

Часть 4 Прорыв

Глава 25

На всем пространстве Советского Союза от края до края лилась кровь, но это кровопролитие не шло ни в какое сравнение с тем, что творилось у Великих Лук. На другом конце, в нескольких тысячах километров южнее, посреди приволжских степей лежал Сталинград. Вернее, то, что от него осталось.

Находившиеся там немецкие солдаты были в осаде вот уже несколько месяцев. Последняя попытка прийти им на помощь, попытка, предпринятая корпусом фон Манштейна, провалилась, сошла на нет в глубоких бескрайних снегах. В конце декабря все триста тысяч солдат, что попали в окружение, еще не страдали от голода. Однако уже услышали, как он подкрадывается к ним, спиной оіцуіцали его неумолимое приближение. В некотором смысле голод уже начался.

Однако даже спустя месяц после того, как они попали в окружение, протяженность их позиций поражала своими масштабами. В некотором роде это была небольшая страна, как и год назад под Демянском. На одном выступе среди заснеженной степи все еще продолжались бои. Вспыхивали они лишь время от времени, зато отличались крайней жестокостью. Однако чаще всего здесь стояла тишина. В центре города, вернее, в центре города-призрака, что стоял теперь на месте бывшего Сталинграда, уже давно не было слышно ни единого выстрела.

Город был стерт с лица земли массированными бомбардировками и артиллерийскими обстрелами, а также в результате тяжелых уличных боев, что происходили здесь на протяжении всей осени. Но теперь все это было уже в прошлом. Обе стороны были обескровлены, и над городом нависла тишина, словно высоко в небе над ним распростерло свои крылья некое мертвое божество.

Обескровленные дивизии Шестой армии сумели-таки выбить упрямых и несгибаемых русских практически из всего города. Так что в некотором смысле Сталинград теперь находился в руках этой самой Шестой армии — вернее, эти бесконечные уродливые руины, что остались от некогда мощного промышленного центра на берегу Волги. Да, но можно ли их было назвать городом? Лишь груды развалин в масштабах, каких они не видели за всю войну и вряд ли когда увидят. Вернее, увидят лишь те, кому повезет дожить до Берлина, Дрездена и Гамбурга, когда союзники начнут ковровые бомбардировки.

Но этого они пока не знали, да и не узнают. Потому что из Сталинградского котла живыми вышли лишь единицы. Лишь на исходе войны они стали свидетелями сходного опустошения, но уже родных, немецких городов.