Смертники Восточного фронта. За неправое дело

Шерер не был безжалостным и лишенным чувства юмора человеком, как обычно думают о генералах. Он нормально поднимался по карьерной лестнице и занимал посты командира пехотного полка и штабного офицера, близкого к высокому начальству Он был довольно жизнерадостным человеком, прекрасно понимавшим, что ему не хватает в достаточной степени укомплектованного штаба для руководства боевой дивизией, и поэтому был назначен командиром этой части, выполнявшей охранные функции за линией фронта. Это была достаточно унылая служба для людей самых разных наклонностей, характеров и темпераментов: добрых и злых, умных и невежественных, хитроумных и лишенных воображения карьеристов и для немного лучших людей, чем эти. Подобные обстоятельства могли превратить любого командира в безжалостного человека, отступающего потому, что ему неизвестно, что делать с узколобой страстью немцев к порядку, которая слишком часто приводила к казням местного населения, не желающего сотрудничать с захватчиками. Все командиры таких охранных дивизий отнюдь не были лучшими представителями вермахта. (Точно так же и командиры фронтовых частей никогда не относились к числу образцовых военных. Армия, как и любая другая массовая организация, обычно привечает посредственностей, и таланты в ее массе являются скорее исключением из правила. Иногда в условиях постоянного кризиса даже посредственности откликаются на вызовы истории, которые позволяют им подняться над собой, что еще более усугубляет и без того сложную обстановку.)

В любом случае Шерер, как командир одной из таких охранных дивизий, был вынужден предпринимать ответные действия. Его подчиненные уже сожгли несколько партизанских опорных пунктов и уничтожили несколько партизан во время артиллерийских обстрелов. Однако Шерер еще не переступил ту бесславную черту, когда занимаются обычным захватом и казнями заложников в отместку за убийства, иногда очень жестокие, отдельных немецких солдат. Тем не менее он мог проснуться в одно прекрасное утро в своем штабе в Холме и испытать подобное желание. Этого пока еще не произошло, но местных жителей он все-таки уже начал расстреливать.

Это не были несчастные зеваки, пойманные немецкими солдатами во время облав. Нет, они были виноваты за что-то конкретное — нарушение комендантского часа, посещение запретных зон, передвижение без соответствующих документов за пределами своих деревень, ношение оружия или пособничество тем, кто был пойман с оружием. Виноваты в серьезных правонарушениях согласно длинному списку правил, приказов и запретов немецкого военного командования, которые вывешивались в каждом убогом русском городке или убогой деревушке.

У Шерера все это вызывало большое беспокойство, хотя и не мешало ему присутствовать при исполнении его солдатами таких приказов. Он испытывал смешанные чувства, но не обнаруживал в себе мстительности или тупого безразличия к человеческим жизням, которые позволили бы ему считать, что все это неправильно, но он не виноват в том, что местные жители не подчиняются оккупационным властям.

Он никогда не признавался в этом вслух даже самому себе и никогда не заглядывал по утрам в зеркало, чтобы увидеть в нем что-то такое, что заслуживало бы порицания. Однако эта одинокая неуверенность в себе беспокоила его настолько, что он неким образом старался быть выше этих мерзких неприятностей и находил способы справляться с ней. При этом он не забывал о том, что законы необходимо соблюдать, и продолжал отдавать приказы по расстрелу нарушителей. Он мог думать — и, конечно, так думал, — что лишь немногие где-нибудь или, возможно, вообще никто лучше его не знает, как справляться с этой проблемой. Многие немцы, оказавшиеся в таком же положении, как и он, были намного безжалостнее его и намного самодовольнее. Он мог думать и, разумеется, думал об изуродованных телах своих солдат, которых находили повешенными на деревьях или засунутыми головой в глубокий сугроб.

И все же он не мог скрыть от себя, как то удавалось многим другим, что от этого нет никакого толка. Но он пытался. Пытался не слишком часто думать об этом.

Профессиональный военный и даже великий лидер всегда должен обладать определенной долей воображения, с которой следует или родиться, или приобрести ее за долгие годы руководящей деятельности.