Смертники Восточного фронта. За неправое дело

Он лежал в полумраке крошечной комнаты, окно которой было завешано шторами. Они были задернуты не совсем плотно, и внутрь проникал свет обычного ясного дня. До его слуха доносились какие-то приглушенные звуки. Никаких выстрелов, криков, приказов, ругани, плача или стонов. Никаких взрывов, близких или далеких. Никакого гула или содрогания земли.

Город всегда казался ему оживленным, и действительно, где-то далеко раздавался приглушенный шум работающего заводского оборудования. Однако эти слабые звуки нисколько его не раздражали, а создавали лишь неназойливый фон, который дополнялся также и приглушенными звонками трамваев. Они были даже приятнее пения птиц, которых Кордтс слышал и на фронте в России.

Иногда он вставал и выглядывал в окно, ожидая увидеть, что в эти минуты городские улицы пусты. Ему казалось, что шум, который он слышит, имеет самый невинный характер — скрип ставней, шелест листвы, шорох гонимых по тротуару бумажек. Фабричный шум лишь служил напоминанием о том, что какая-то часть местных жителей занимается трудом, связанным с металлом и станками.

По этой причине Кордтс удивился, когда, в очередной раз выглянув в окно, увидел толпы людей, идущих по улице. Он предпочел бы, чтобы их сейчас там не было.

— Гус!

— Да.

Он спиной чувствовал, что она не сводит с него взгляда. Первые дни она называла его Августом, хотя раньше, насколько он помнил, ей не нравилась полная форма его имени. Неожиданно в голове Кордтса мелькнула мысль: а не встречается ли она с другим мужчиной? Это нисколько его не обеспокоило. Значит, он снова Гус, так называли его раньше она и большинство других людей.

Она несколько раз позвала его, как будто ей нравилось звучание его имени. Кордтсу это тоже показалось приятным. Ему показалось, что на ее глаза наворачиваются слезы, хотя она и улыбалась. Эрика сидела в постели. Он отошел от окна и лег рядом с ней. Кордтс никак не мог до конца насладиться ее наготой, которая пьянила как изысканное вино, как будто он снова стал мальчишкой, которому нет еще двадцати. Она погладила его по голове. Он обхватил ее рукой пониже груди и почувствовал, что за это время она немного располнела. Кордтс заметил это еще с первого дня их новой встречи.

Она опустила голову ему на грудь, и он почувствовал, что ее лицо мокро от слез. Эрика первой нарушила тишину и начала рассказывать о том, о чем мечтала в первые секунды после соития. Он рассеянно слушал ее тихий голос, понимая, что сейчас она тоже слушает собственный голос, слушает устало и лениво. Это был сон наяву, в котором ничего не происходит. Она рассказывала о спокойном мире с красивой местностью, залитой чистым ровным светом. Это был лес с высокими деревьями, который плавно спускался вниз по склону к берегу далекого огромного озера или моря, присутствие которого она ощущала, но не видела. Позднее он и сам, лежа рядом с ней, так же грезил наяву.

Его немного встревожило воспоминание о том, что когда-то ему привиделась та же картина — высокий лес, спускающийся к берегу далекого озера или моря. Это было в одну из долгих ужасных ночей в осажденном Холме. Подобное сходство они, Кордтс и Эрика, заметили давно и похожесть эпизодов различных снов и мыслей признали как некую телепатическую связь, существовавшую между ними. Ни он, ни она не слишком верили в совпадения, однако отрицать таких явных фактов сходства они тоже не могли. Это стало для них обоих еще одним явлением, которое доставляло им обоюдное удовольствие.

— Мне тоже это привиделось, — признался он, испытывая какое-то странное и необъяснимое чувство.

— Да-да, — покорно согласилась она, продолжая гладить его. Такое случалось часто, и поэтому им не нужны были какие-то дополнительные объяснения. Если припомнить обстоятельства, при которых Кордтсу приснился этот сон, то, возможно, в нем можно было бы найти мало приятного. Впрочем, он не стал размышлять об этом вопросе. Вместо этого он обратил внимание на напряжение в ее пальцах, некую неестественность, искусственность ее ласк. Он стиснул зубы и накрыл руку Эрики своей.

Она лукаво усмехнулась.

Насколько он знал Эрику, она не отличась особой решительностью или силой воли, однако в ней таилась какая-то скрытая загадка. Любовь заставила его воспринимать ее именно такой, но об этом он знал уже много лет и замечал, что и большинство других людей реагируют на нее подобным же образом. Ее рассеянность иногда представлялась ему попыткой укрыться или как-то еще избежать тревог и страхов, которые возникают в жизни каждого человека. Но иногда это была не попытка бегства от жизненных невзгод, а всего лишь оцепенение, вызванное ими. Порой это было обычное спокойствие, умиротворение, мечтательность.