Смертный приговор

Три темно-желтые двери, как сговорившись, открылись одновременно, и в узкий тупик выскочили люди. Это были женщины и дети, ни одного мужчины не было, потому что в махалле считалось недостойным мужчины выходить на улицу ради любого шума. Видимо, в это время обитатели узкого тупика готовили обед руки у женщин были в мясном фарше, муке, масле, и, вытирая руки о передники, женщины подняли страшный шум:

- Ах, сукины дети!

- Ну ты посмотри на нее, на эту сучку, посмотри!

- Вай-вай-вай!

- Слушай, да она без трусов!

- Тьфу на тебя!...

- Пьяница!

Среди людей, заполнивших тупик, был толстый мальчик, у которого уже наметились усики. Как только он вышел в тупик, глаза его так и вперились между обнаженных ног упавшей женщины.

- Гони их!

- Тьфу на тебя!...

- Да укрой ты эту шлюху!

- Быстрее!

- Тьфу на тебя, сука!

- А этому морду разбили!

- Вставайте, сукины дети, вставайте!

- Бей эту шлюху!

- На тебе!

- Бейте их, это же не люди!

Множество ног и рук накинулись на человека с разбитыми губами, долговязого и женщину, из чьей лодыжки текла кровь. Крики, вырывавшиеся из глоток с набухшими жилами, будто впитывались в свежепобеленные стены узкого тупика (они навсегда останутся в этих стенах), и вместе с людьми стены громко кричали:

- Подлец, сын подлеца!

- Пьяница, сукин сын!...

- Ах ты шлюха!...

- Бей их!

- На тебе!...

- Ах ты, сука, трусик надень, да!

- На тебе!

Гиджбасар прижался в угол и рыча смотрел на пинки, кулаки, пощечины, слушал вопли людей и стон. Коричнево-черная шерсть вздыбилась как у кошки. Пес не мог, он боялся проскользнуть между разъяренными людьми, ему было не убежать...

- На тебе!

- Еще придешь сюда, а?...

- Ах ты сука, тьфу на тебя!

- Это тебе еще мало, сводник, сын сводника!...

- На тебе!

- Подлец!

Первым спасся, сбежал из тупика длинный. Потом худой с разбитыми губами (все это время правой рукой, залитой кровью, он прикрывал бутылку в кармане пиджака, чтобы не разбилась, не наклонилась, не вылилась). Потом, спотыкаясь, убежала женщина. И когда она убегала, толстый мальчик, пользуясь толчеей, сунул руку ей между ног. Мать мальчика подметила этот жест и, пылая от злости, заорала:

- Ты что делаешь?! Провались ты! - И смачно шлепнула сына по наголо обритой к лету голове. Звук шлепка был последним отзвуком шума в узком тупике. Три темно-желтые двери как открылись внезапно, так теперь, приняв людей, внезапно и затворились.

В тупичке остались только толстый мальчик и Гиджбасар, еще забившийся в угол.

Мальчик молчал. Гиджбасар не рычал. Но отдающие голубоватым беленые стены узкого тупика все еще гудели.

Гиджбасар опустил голову, уши его обвисли, он завертел хвостом и хотел уйти. Но толстый мальчик его увидел и выплеснул на пса свою злобу за боль и стыд давешней затрещины:

- Пошел отсюда!... - Мальчик поднял с земли булыжник.

Гиджбасар понял, что сейчас получит тяжелый удар, и решил бежать быстрее, но булыжник, с силой брошенный толстым мальчиком, на выходе из тупика ударил Гиджбасара по ребрам, и пес, повизгивая от удара, помчался вниз по улице.

Гиджбасар изо всех сил стремился как можно скорее прочь от узкого тупика.

И узкий тупик со свежепобеленными известкой стенами и плотно закрытыми темно-желтыми дверями остался позади.

7

Торжество

Была зима 1939 года. Всю ночь шел снег, улицы Баку, крыши домов, балконы и особенно верхние кварталы, где не очень много прохожих, засыпал снег. Двухкомнатная, с кухней, квартира Алескера-муэллима была в маленьком одноэтажном доме как раз такого квартала, в нагорной части Баку. Странно, но неожиданный холод не только не вызвал недовольства или беспокойства у Алескера-муэллима, всегда любившего уют, тепло, но, наоборот, снежная белизна, окутавшая все вокруг, воодушевила Алескера-муэллима, вызвала подъем духа, даже - хоть это и непостижимо- принесла с собой какое-то тепло (снег и тепло!). Будто в тот зимний день чистейшая снежная белизна возвещала о наступающих на смену черным светлых днях мира, предсказывала о добре деяния, и Алескер-муэллим, возбужденный, в прекрасном настроении, с удовольствием умывшись под рукомойником, висевшим на кухне, сказал:

- Ну, неси кур, я порежу!

Жена Алескера-муэллима, Фируза-ханум, отбрасывая кипящий рис в дуршлаг и отворачиваясь от пара, сказала:

- Ты не волнуйся, не волнуйся... Все будет в порядке... Главное не волнуйся!...