Смертоносная чаша

Хотя отлично понимал, что спокойная ночь за решеткой – это миф…

Рано утром меня разбудил пронзительный телефонный звонок. Схватив трубку и услышав густой бас Вано, я не удивился. Он взволнованно и торопливо сообщил, что Толмачевский в данный момент дома и мы немедленно должны отправиться к нему, чтобы застать господина управляющего и выжать из него максимум информации.

Я, накинув пальто на плечи, выскочил из дома, даже не предупредив Оксану. В ее спальне было тихо, и я решил ее не тревожить.

На улице заметно похолодало. Уже закончились те теплые денечки, в которые я перешагнул порог «КОСА». Осень уже не заигрывала с летом, а, напротив, настойчиво и упрямо, не спрашивая ни у кого, утверждалась холодным ветром и мелким дождем. Я, подняв воротник своего длинного черного пальто и уткнувшись носом в бежевый длинный шарф, летел на всех парах навстречу Вано.

Мы встретились неподалеку от дома Толмачевского. Вано на сей раз вырядился в дутую малиновую куртку, из-под которой вызывающе выглядывал толстый свитер, разукрашенный бегущими оленями. Он даже издалека не производил впечатления работника правоохранительных органов: ярко выраженная бандитская физиономия; бритая голова, которую сегодня венчала яркая шапочка с помпоном; остроносые туфли на широком каблуке – все свидетельствовало о том, что этот парень занимается чем угодно, только не защитой рядовых граждан от сомнительных элементов.

Напротив, при первой встрече с Вано каждому наверняка хотелось быть как можно подальше и на всякий случай просить помощи у сотрудников милиции. Впрочем, я его удачно дополнял. Несмотря на то, что моя рожа выглядела чуть интеллигентней и внешний вид был поприличней, можно было подумать, что я босс – маленького роста, горбоносый, в длинном, до пят, черном пальто и грубых черных ботинках на толстой подошве. Босс, на которого и работает отпетый бандит по кличке Вано.

В общем, прохожие на нас подозрительно косились, когда мы решительно направлялись к дому, где проживают милая девушка Василиса и ярчайший представитель молодых бизнесменов, не милый нашему сердцу господин Толмачевский. Со стороны выглядело: мужики идут на дело.

– Силой притащим его к Порфирию, – отчеканил Вано у двери Толмачевского.

Мы резко позвонили и встали по обе стороны двери – на случай, если управляющий станет сопротивляться.

За дверью послышался какой-то шорох, потом звон разбитой посуды и наконец – тяжелые шаги.

Мы застыли в напряженном ожидании.

Дверь широко распахнулась – и на пороге, держась обеими руками за косяк, появился абсолютно пьяный Толмачевский. Стрелять в нас он, безусловно, не собирался, поскольку был не в состоянии даже пошевелить одним пальцем.

– А-а-а, вы… – прохрипел он и неверными шагами направился в гостиную.

Мы, переглянувшись, последовали за ним.

Да, в таком неприглядном состоянии я никогда и не чаял застать господина Толмачевского. Тем более его модерновую квартиру. Запах стоял такой, что я тут же пожалел, что не ношу с собой противогаза. Белое льняное покрывало с фетровыми аппликациями, скомканное, валялось на полу, залитое чем-то жирным и липким. Овальный столик был заставлен пустыми бутылками из-под вина и пива, рядом с которыми валялись объедки колбасы, хлеба, сыра. Кремовые вертикальные жалюзи на окнах были кое-где оборваны, словно за них цеплялись, чтобы не упасть окончательно. Палас – в мокрых грязных следах и крошках. По всей гостиной разбросана мятая одежда.

Конечно, я мог бы сказать, что праздник здесь удался на славу, но это было бы неправдой. Я чувствовал, что Толмачевский пил не от радости. Он – чистюля и аккуратист, ярый сторонник порядка и ярый любитель вещей – наверняка впервые за свою мещанскую жизнь позволил себе такой хаос, и наверняка с горя. Еще вчера в этой самой гостиной лежала убитая женщина. Женщина, с которой он был очень близок. И я видел, что он искренне переживает ее смерть, – это меня несколько озадачило, поскольку совсем недавно я был уверен, что если и не он убил, то непременно приложил руку к этому хладнокровному убийству.

А сейчас я видел перед собой несчастного, в одну ночь опустившегося человека. Его прежде холеное лицо заросло густой щетиной. Всегда аккуратно уложенные волосы теперь беспорядочно взбились и даже кое-где слиплись. Под глазами чернели глубокие круги. Невидящим взглядом он смотрел в одну точку на стене и молчал. Мы с Вано переглянулись. Трудно было поверить, что он играет в боль, а не живет ею. И мы, придя сюда с определенной целью – обвинять его, теперь вынуждены были на месте изменить тактику.

– Игорь Олегович, – начал, неестественно громко откашлявшись, мой друг, – скажите, пожалуйста, Анна…

Но Толмачевский не дал ему до конца высказаться. При имени Анны он вздрогнул, как-то весь съежился, часто заморгал – и по его небритым щекам потекли крупные слезы.

– Анна, – прошептал он совершенно белыми губами. – Боже, Анна… Это неправда. Конечно же, это неправда. – И он, как ребенок, с надеждой посмотрел на Вано. – Ведь она жива? Скажите, она жива?