Смертоносный призрак

Кельнер меняет кружки. Пьют пиво.

Мюллер:

– Что ж, и вскрытия делать не стали?

Зауэр выразительно молчит.

Мюллер:

– А, понимаю, понимаю!.. Вон они как решили!.. Но вы не пояснили, что вас так испугало в воскресенье? Такое ваше заявление довольно странно прозвучало: вы ведь совсем не трус – говорю это вам не как комплимент!..

Зауэр:

– Ладно, скажу и это. Насчет своей трусости – я же перед вами не кокетничаю. Знаю хорошо, что вы правильно поймете: вы ведь еще мальчишкой военным героем были, так что должны знать, что такое настоящий страх. (Мюллер понимающе кивает головой). Кстати, Мюллер, а почему это вы свои Железные кресты никогда не таскаете? (Мюллер корчит кислую рожу). Ладно, дело ваше, да и не о вас теперь речь. А испугался я тогда, когда труп уложили в свинцовый гроб, чтобы отвезти в Вену – и Гюртнер сообщил, что эту мнимую самоубийцу похоронят на католическом кладбище!..

Пауза, пьют пиво. Мюллер смотрит с интересом. Зауэр продолжает:

– Это ведь не Гюртнер распорядился! Вы же сами католик, Мюллер, и прекрасно понимаете, что церковные похороны самоубийцы – великий грех. Среди священников, между нами, тоже хватает преступников: то кто-нибудь мальчика-послушника к себе в кровать уложит, то кто-то монашку в углу прижмет, а иной запустит руку в церковную кассу!.. Конечно, преступников там поменьше, чем в полиции. Но ведь никакой преступник-полицейский не будет помогать грабителям средь бела дня выносить мешки с деньгами из банка! Не будет и католический пастор хоронить покойника, о котором прописано во всех газетах, что он самоубийца – и никакой Гюртнер здесь не поможет, тем более – в Вене, а не в Мюнхене. У меня какие-то сомнения еще до понедельника-вторника оставались, но потом-то все мюнхенские газеты прямо о самоубийстве завопили. Я и сам после этой «Мюнхенер Пост» должен был публиковать аргументы против версии убийства. Это же все в Вене не могли не читать!

Мюллер кивает. Пьют пиво. Зауэр продолжает:

– И решение о похоронах не мог принять какой-нибудь венский настоятель кладбища – при таких газетах-то! Тут я уж совсем испугался: стало ясно, что это я не Гюртнеру собирался бросить вызов, а кое-кому посильнее, и тут уж уходом на пенсию не очень-то отделаешься!.. Кто и почему принял такое решение?

Мюллер:

– Кто принял решение – не скажу вам, потому что не знаю, а почему – понять нетрудно: вы же сами объяснили Гюртнеру, что эта Гели убита! И вам, и Гюртнеру решили поверить – разве вы этого не заслуживаете?.. Вот и нет поэтому никакого греха!.. Я в эти дни тоже следил за ситуацией, и знаю, что это никакая не самодеятельность: похороны в Вене обсуждались и с австрийским консульством, и разрешение на приезд Гитлера давалось в самой Вене – и с немалым скрипом. Вмешательство в это дело произошло с очень высокого верха!

Зауэр:

– Вот-вот!

Мюллер:

– Да, но вот только сам Гитлер в Вену не поехал!

– Как так?

– А вот так: похороны в Вене состоялись вчера днем, а он был далеко: вон он теперь – в Гамбурге!

Мюллер указывает рукой в сторону радиоприемника, из которого продолжает изрыгаться речь Гитлера.

Пауза, заполненная пивом. Кельнер снова меняет кружки.

Мюллер:

– Гитлер в Вену приедет послезавтра – и маршрут, и время согласованы с австрийским правительством: ведь Гитлер там – нежелательный иностранец. Формально не вчера, а именно послезавтра – из-за этого митинга (Мюллер снова указывает на радиоприемник). Митинг был уже давно назначен и оказался очень важен: ходят слухи, что теперь состоится встреча Гитлера с Гинденбургом. Речь идет о рейхсканцлерском кресле для Гитлера.

– Даже так? Значит, если все так сильно схвачено, то это они нам с вами всерьез готовят?

Теперь уже Зауэр указывает рукой на радиоприемник.

Мюллер:

– Похоже на то!

– Б-р-р-р... Этого убийцу!..

Мюллер:

– Но, как мне кажется, старый господин еще до этого не дозрел: вряд ли ему с первого взгляда понравится этот Гитлер!.. Впрочем, поживем – увидим!

Пьют пиво.

Мюллер:

– Но как вы думаете: почему Гитлер не поехал прямо на похороны? Ведь и их можно было отложить на послезавтра? Ведь эта племянница, как я теперь понял, в таком гробу, что никак не протухнет!

Зауэр: