Смешанный brак

В комнате сына, которую предоставляют для ночлега, я вижу на стенах плакаты с изображениями Рембо, Терминатора и прочих суперменов. Сын отсутствует, пан сказал: служит в морской пехоте, и я думаю, служит с удовольствием. Накачивает мышцы, тренируется в стрельбе из автомата, вышагивает по плацу, с каждым днем приближаясь к своим идеалам, – в сущности, тоже хочет чудесного преображения мальчика из польской провинции в Сверхчеловека. Вряд ли мечта сбудется; а вот шанс угодить в очередной «ограниченный контингент» у парня есть. Когда он вернется в запаянном гробу, пан будет безутешен и, скорее всего, проклянет тот год, когда Польша обязалась поставлять в далекие воюющие страны пушечное мясо. Это будет очередное печальное преображение сознания человека, его взглядов, сегодня одних, завтра абсолютно противоположных.

«А ты разве лучше? – спрашиваю себя, укладываясь на жесткую кровать. – Разве ты не пережил преображение сознания? Если бы ты рассказал пану о мотивах своего путешествия, он бы от удивления подавился пивом. А потом долго крутил бы пальцем у виска, показывая, что ты – сумасшедший. Думается, он вообще вычеркнул бы тебя из представителей немецкой нации, потому что немцы такими быть не должны».

– Почему не должны? – отвечает темнота, когда выключаю свет. – Вспомни Annenerbe, это была целая служба, которая занималась таинственными и оккультными явлениями. Вспомни предсказателей и астрологов, они постоянно крутились рядом с Шикльгрубером, который, между прочим, мечтал в детстве сделаться аббатом.

– Точно мечтал? – спрашиваю упавшим голосом.

– Абсолютно точно. Genau. И его будущий сподвижник Йозеф Геббельс всерьез задумывался о церковной карьере, так что стремление к мистике – в вашей крови.

Я лежу, думаю, различая в полутьме силуэт. Это ребенок, только большой, можно сказать: маленький взрослый. Я понятия не имею, что еще может выдать этот взрослый-ребенок, во всяком случае, когда в семилетнем возрасте он произнес подлинную фамилию Гитлера – Шикльгрубер, а затем взялся рассуждать о судьбе Третьего рейха, моему удивлению не было предела. «Норман, откуда ты это знаешь?!» – спросил я. А тот вопросительно посмотрел на отца, будто советовался: отвечать этому дураку? Или пусть пока пребывает в неведении? Франц прятал улыбку, чтобы не так было заметно: он буквально сияет от счастья. Я уже слышал что-то о необычных способностях племянника, но одно дело слышать, другое – самому беседовать с юным созданием, допустим, о римских императорах. Или слушать, как тот наизусть читает Вергилия, причем на латыни! «Ребенок-энциклопедия» – окрестили его журналисты, от которых ничего не скроешь. Хотя Франц и не пытался скрывать, он даже был доволен (поначалу), что вокруг мальчика такой шум. Было время, я тоже об этом писал, публикуя материалы в «Городской газете»; и в других газетах писал, но потом перестал. Вдруг стало понятно: мои слова ничтожны в сравнении с феноменом, который не укладывался в рамки ходячей энциклопедии. Это был лишь верхний слой, кожура плода, а сам плод пребывал нетронутым, лишь иногда намекая не свой необычный вкус.

Один из намеков проявился красноватой сыпью на коже, то есть это поначалу казалось, что на теле – сыпь. Когда же присмотрелись, различили буквы, которые вроде бы складывались в слова. Проныры-журналисты тут же раззвонили об этом, после чего под окнами Франца начали появляться «паломники» – вначале поодиночке, затем толпами. Помню, заезжие кришнаиты сидели под липами целую неделю; когда же их спрашивали о цели пребывания, пускались в рассуждения о новой аватаре великого Кришны. Нехорошо, говорили, прятать Кришну, но они люди кроткие и терпеливые, они будут ждать. Хозяин расположенной в доме булочной в те дни делал двойную, а то и тройную выручку – «паломники» не были склонны поститься и поглощали свежие булочки в немалых количествах. Недоволен был только Франц, вдруг осознавший: у славы есть еще и бремя, то есть лучи софитов могут обжигать. А тут еще органы здравоохранения забили тревогу: у мальчика кожная болезнь, а вместо лечения отец и представители СМИ вычитывают на его теле какие-то письмена! Когда же приехала русская мать и потребовала, чтобы отдали сына, вообще начался сумасшедший дом. Франц в конце концов сдался, он не мог сдержать бешеного напора, хотя если б знал, что произойдет через несколько месяцев…

Глядя на силуэт, я хочу спросить Нормана о судьбе его неистовой русской матери. Я знаю: был суд, признание невменяемости и какое-то психиатрическое учреждение, куда ее поместили. Больше я не знаю ничего, но и спрашивать неудобно – слишком страшная тема.

– Ты много знаешь… – говорю после паузы. – Точнее, ты знаешь то, что тебе знать не полагается.

– Это странное утверждение, – отзывается темнота. – Что значит: полагается или не полагается?

– Ну, если ты такой всезнающий, то… Известно ли тебе, что у твоей матери есть сестра?

– Конечно. Я не раз с ней играл, беседовал, как с тобой. И она тоже говорила, что я слишком много знаю.

– И как же ее зовут?