Смешанный brак

– Это авторское свидетельство, в вашем «Siemens» получил. Козлы! Они мне десять таких свидетельств должны были выдать, только разве от них добьешься? Я вашим мужикам говорю: да плюньте вы, внедряйте без всяких документов! А они говорят: ты сумасшедший! А это они сумасшедшие, я ведь рацухи каждую неделю подавал, а пока каждое предложение, блин, задокументируешь, рак на горе засвистит!

Понятна лишь половина слов, хотя смысл я более-менее улавливаю. Про Сэма мне сказали, что он работал на предприятии «Siemens», ему предлагали остаться, причем на высокооплачиваемой должности, но он вернулся в Минск, как выясняется, еще и обиженный на электротехнический концерн.

– Ну вот, кажется, собрался… Ты надолго, вообще-то, в Хошиминск? Хошиминском мы родной город величаем, у нас ведь главный начальник – натуральный Хошимин. А может, Мао Цзэдун. Ты, кстати, заметил, что на фотографиях у нашего Хошимина – улыбка Джоконды? Загадочная какая-то улыбка, не поймешь: что он ею хочет сказать? Ладно, забей. Я интересуюсь сроками твоего пребывания, потому что хочу тебя в одно место свозить – если временем располагаешь.

– В какое место?

– Очень хорошее. Место the best! Но вначале нужно дела решить.

Сэм что-то бормочет, потом достает из бумажника деньги и, разделив их на три части, рассовывает по карманам.

– Скоро придут, – поясняет он смущенно.

– Понимаю, – киваю я, хотя ничего не понимаю.

– Они каждую неделю приходят, и я стараюсь назначать на одно время.

– На одно время удобнее, – говорю я, уже заинтригованный. Чтобы сократить тягучее ожидание, Сэм рассказывает о работе в концерне: мол, ваша аппаратура – семечки, я ее за два месяца освоил и даже усовершенствовал. Но сейчас я занимаюсь другим. Чем? Счетчики для воды делаю. Нет, это ж курам на смех – я, Сэм, клепаю счетчики для воды! Говорят, скоро для газа будем счетчики производить, но это разве работа?!

– Почему ты не остался в Германии? – спрашиваю. – Тебе же, я знаю, предлагали…

– Почему? – Лицо Сэма кривит очередная гримаса. – Потому что они приходят. Каждую неделю. И на могилы тоже надо… Памятники надо установить, врубаешься?

Объяснения прерывает звонок в дверь. Вскочив, Сэм направляется в прихожую, откуда доносится звонкий детский голос.

– Нет, покажи своего гостя! – упрямится дитя; и вот оно в комнате, поправляет бант, разглядывая меня голубыми глазами.

– Здравствуй. Ты гость?

– Я? Не знаю… Я путешественник.

– И куда ты путешествуешь?

– Туда… – машу я рукой неопределенно, – в Москву.

– В Москве платят много денег, – со знанием дела говорит девочка, а смущенный Сэм рекомендует ей вначале назвать свое имя.

– Меня зовут Олеся, – представляется та, плюхаясь на диван.

– А меня Курт, – говорю, после чего Олеся вопросительно смотрит на отца (сходство видно невооруженным глазом).

– Разве так зовут людей? – вопрошает дитя, на что получает ответ: так зовут людей в Германии.

– А-а, тогда понятно… В Германии тоже платят много денег. Но папа не хочет их зарабатывать, он здесь хочет работать. А дядя Ярослав вообще не хочет работать, потому что он этот… Бомж!

– Олеська, ну-ка прикуси язык! Сколько раз тебе говорил: не лезь во взрослые дела!

На строгость, однако, реагируют без малейшего испуга.

– Не кричи на меня. Ты не совсем мой папа, потому что ты с нами развелся. Дай денег!

Одна из трех денежных стопок переходит к девочке, и та ловко прячет купюры куда-то под платье.

– Ну, получила? Тогда бай-бай, у меня дела.

– Бай-бай говорят, когда спать укладывают маленьких. А я уже не маленькая, мне десять лет скоро!

Продолжая спор, они удаляются в прихожую, и тут – еще один звонок.

– Дядя Ярослав, ты бомж! – радостно кричит дитя.

В ответ взрослый хриплый голос что-то выговаривает Олесе, а та продолжает заливаться хохотом. Обладатель голоса рвется внутрь, только его не пускают.

– Гости у меня! Гости, говорю, позже зайдешь помыться!

Голос выдавливают за дверь, щелкает замок, и на пороге возникает раскрасневшийся Сэм. Вслед за ним я выбираюсь на балкон, чтобы увидеть внизу седого мужчину в грязном костюме, пересчитывающего купюры.

– Видишь, какой у меня брателла? – указывает Сэм. – Всего на год старше, а выглядит… Он после смерти родичей опустился, так-то ничего был мужик, и семью имел, и детей… Теперь на хер никому не нужен – кроме меня. Я ему говорю: хоть плиты на могилы помоги установить, тоже ведь сын! А он жалуется: суставы болят! Суставы, ептыть! Да у меня, блядь, тоже гастрит, а я все это таскаю!

На балконе под тряпкой сложено что-то массивное; когда покров откидывают, я вижу две лежащие друг на друге мраморные плиты. На верхней плите – фотопортрет немолодой женщины, выбитые даты, но я даже не успеваю высчитать возраст. И фамилию, и имя не могу прочесть, потому что – шок. Сэм продолжает что-то зло говорить, а я указываю на плиты.

– Ты со всем этим… Живешь?!