Смешенье

– Вице-королю нужна наша ртуть, – сказал Мойше, – но пока в Мехико есть Инквизиция, он не может позволить протестантам и еврею заключать сделки в его стране. Поэтому настаивает, чтобы мы нашли себе посредника из папистов.

– Верно, – отвечал Джек.

– И… можешь не говорить. Наш посредник – Эдмунд де Ат. Неспокойно мне.

– Тебе всегда неспокойно, и, как правило, по делу, – сказал Джек. – Только бога ради, оглядись и задумайся. Нам нужен католик, от этого никуда не деться. Эд как бельгийский янсенист самый некатолический католик, какого нам удастся сыскать, к тому же мы хоть что-то про него знаем.

– Знаем ли? Сказать о нём что-нибудь могла бы только Елизавета де Обрегон, а она была под его влиянием с тех пор, как очнулась.

Джек вздохнул.

– Надо ли говорить, что ты в меньшинстве?

Мойше передёрнул плечами.

– Не надо было давать вам право голоса… мой план этого не предусматривал.

– Мы не собираемся назначать его главным, – сказал Джек. – Он будет всего лишь нашим посредником здесь и в Лиме. Отправится туда на «Минерве», продаст ртуть, которую мы не разгрузим здесь, и до свидания. «Минерва» оставит его в Лиме, обогнёт мыс Горн и будет ждать нас в Веракрусе или Гаване через год-два. Эдмунд де Ат может оставаться в Перу и обращать инков в экуменизм, а может вернуться в Мехико… нам-то что.

– Мне-то точно ничего, я своё отплавал, – отвечал Мойше. – Если Эдмунд де Ат что-нибудь выкинет, надену пончо и сомбреро, нагружу седельные сумы пиастрами и поеду на север.

– Отлично, – кивнул Джек, – только прежде научись ездить верхом. Это потруднее, чем грести.

Книга пятая: Альянс

Дворец Шарлоттенбург, Берлин Июль 1701

– Ваше высочество, когда я был мальчиком – гораздо меньше, чем вы сейчас, как ни трудно это представить, от меня заперли библиотеку, и я очень огорчился, – сказал лысый господин, ведя по галерее юную девушку. – Умоляю понять, как больно мне было на прошлой неделе запирать от вас вашу…

– На самом деле она ведь не моя, а дяди Фрица и тёти Фике!

– Вы проводите там столько времени, что её можно считать вашей.

– Покуда она была закрыта, вы без промедления приносили мне все книги, какие я просила. На что мне обижаться?

– Верно, ваше высочество, мое желание извиниться перед вами совершенно иррационально, что и требовалось доказать.

– Это из разряда барочных апологий, с которых придворные начинают письма?

– Надеюсь, что нет. Апология может быть искренней, не будучи рациональной.

– В то время как апологии придворных, напротив, неискренни, но рассчитанны, – заметила принцесса.

– Сказано хорошо, хотя и чересчур громко, – отвечал доктор. – В этих гулких галереях ваш голос разносится на милю; придворный, выхвативший из воздуха неосторожные слова, помчится с ними в салон, как щенок, стащивший куриную ножку.

– Тогда идёмте сюда, где мой голос будут заглушать книги и куда придворные никогда не заглядывают. – Каролина остановилась перед дверью библиотеки, ожидая, чтобы доктор её открыл.

– Сейчас вы увидите ваш подарок ко дню рождения. Надеюсь, вам понравится. – Доктор вынул из кармана ключ на голубой шёлковой ленте. С одного конца у него была богато украшенная головка, с другого – что-то вроде трёхмерного лабиринта в стальном кубе. Лейбниц вставил куб в квадратное замочное отверстие, пошевелил, совмещая с внутренним механизмом, и повернул. Прежде чем открыть дверь, он вытащил ключ из замка и повесил его принцессе на шею.

– Поскольку вы не сможете забрать подарок с собой, надеюсь, вы будете носить ключ как залог. И пусть эта дверь остаётся для вас открытой!

– Спасибо, доктор. Когда я стану королевой какой-нибудь страны, я выстрою библиотеку больше Александрийской и вручу вам золотой ключ от её двери.

– Боюсь, к тому времени я состарюсь и ослепну, так что не смогу читать книги, но ключ с благодарностью унесу в могилу.

– Какой эгоизм с вашей стороны – тогда никто не сможет попасть в библиотеку! – закатила глаза Каролина. – Открывайте же, доктор, мне не терпится увидеть!

Лейбниц распахнул двойные створки и попятился в открытую дверь, не отрывая взгляда от принцессиного лица. В её голубых глазах отразился свет высоких окон и зажжённых бенгальских огней, воткнутых в вёдра с песком и придававших помещению сходство с день рожденным тортом.