Смешенье

– Что бы ни плели тебе алхимики и врачи, французская хворь не лечится. У меня короткое просветление, вот и всё.

– Отнюдь. Некоторые видные арабские и еврейские целители утверждают, что упомянутая хворь выходит из организма полностью и навсегда, если у больного несколько дней кряду держится исключительно высокий жар.

– Не то чтобы я очень хорошо себя чувствовал, но жара у меня нет.

– Однако несколько дней назад ты и ещё несколько человек слегли с сильнейшей suette anglaise[3].

– Никогда про такую не слыхивал, даром, что сам англичанин.

Мойше де ла Крус пожал плечами, насколько такое возможно, когда сковыриваешь ракушки ржавой зазубренной киркой.

– Здесь она хорошо известна – прошлой весной выкашивала целые селения.

– Может, тамошние жители просто слишком долго слушали местную музыку?

Мойше снова пожал плечами.

– Болезнь вполне реальная – может, не столь страшная, как антонов огонь, носовертица или письма-из-Венеции…

– Отставить!

– Так или иначе, Джек, ты слёг с таким жаром, что другие тутсаки в баньёле две недели жарили кебабы у тебя на лбу. Наконец как-то утром тебя объявили мёртвым, вынесли из баньёла и бросили на телегу. Наш хозяин отправился в казначейство уведомить ходжа-эл-пенджик, чтобы в твоей купчей проставили отметку о смерти, – это необходимо для выплаты страхового возмещения. Однако ходжа-эл-пенджик, памятуя о скором приезде нового паши, желал самолично убедиться в правильности записи; за любые огрехи, выявленные при ревизии, его ждет, по меньшей мере, битьё по пяткам.

– Можно ли из этого сделать вывод, что рабовладельцы часто мухлюют со страховкой?

– На некоторых из них клейма негде ставить, – сообщил Мойше. – Поэтому мне велели сопровождать ходжу-эл-пенджика в баньёл и показать ему твоё тело, а прежде я долгие часы дожидался во дворе, покуда ходжа-эл-пенджик проводил сиесту в тени лаймового дерева. Потом мы отправились в баньёл, но к тому времени тебя уже увезли на янычарское кладбище.

– Куда-куда? Я такой же янычар, как и ты!

– Тс-с-с! Так я и заключил за те несколько лет, что был прикован рядом с тобой и выслушивал твой автобиографический бред. Поначалу рассказы казались невероятными, затем – даже занимательными, но после сотого и тысячного повторения…

– Хватит! Не сомневаюсь, Мойше де ла Крус, что у тебя хватает собственных неприятных качеств, даже если я в отличие от тебя их не помню. Сейчас я хочу знать одно: почему меня приняли за янычара?

– Во-первых, когда тебя взяли в плен, при тебе была янычарская сабля.

– Военный трофей.

– Во-вторых, ты бился с таким ожесточением, что недостаток мастерства остался незамеченным.

– Я намеревался пасть в бою, иначе проявил бы меньше первого и больше второго.

– В-третьих – неестественное состояние твоего члена сочли знаком строгого воздержания.

– Вынужденного!

– И заключили, что ты сам себя укоротил.

– Ха! Всё было совсем не так…

– Стоп! – Мойше схватился за голову.

– Я забыл, что ты всё слышал.

– В-четвертых: у тебя на руке выжжена арабская цифра 7.

– Я тебе скажу, что это буква V и означает она «вагабонд».

– Сбоку похожа на семёрку.

– И почему это делает из меня янычара?

– Когда новобранец принимает присягу и становится ёни-ёл-даш – это низший чин, – у него на руке выжигают номер казармы, чтобы знать, к какой сеффаре он принадлежит и какой баш-ёлдаш за него отвечает.

– Ясно. Сочли, что я из седьмой казармы некоего османского гарнизона.

– Совершенно верно. А поскольку ты был явно не в себе и никуда, кроме как на галеры, не годился, тебя решили оставить тутсаком, невольником, пока не умрёшь или не придёшь в рассудок. В первом случае тебя бы похоронили как янычара.

– А во втором?

– Это ещё предстоит узнать. Тогда мы считали, что имеет место первый случай. Поэтому мы отправились за городскую стену на кладбище оджака.

– Можно ещё разок?

– Оджак, или, по-нашему, очаг – турецкий янычарский орден, созданный по подобию мальтийского.

– Вот этот малый, который идёт, чтобы огреть нас «бычьим хером», принадлежит к очагу?

– Нет. Он служит у корсара, владельца нашей галеры. Корсары – ещё одно совершенно отдельное сообщество.

После того, как турок несколько раз вытянул Мойше и Джека «бычьим хером» и отправился вразумлять других невольников, Джек попросил Мойше продолжить рассказ.