Смешенье

После долгой череды боёв факелы загасили, турки и свободные алжирцы разошлись, а в баньёле остались одни невольники. Оба весла в полном составе собрались на крыше выкурить по трубочке. Тонюсенький месяц висел где-то далеко-далеко – над Сахарой, подумалось Джеку. Небо было черным-черно, а звёзд – куда больше, чем ему доводилось видеть. Алжирская касба мерцала редкими огоньками, но в основном ночь полностью принадлежала десятерым невольникам.

Левое весло

Евгений-раскольник, он же Рус

МИСТЕР ФУТ, бывший владелец «Ядра и картечи» в Дюнкерке, ныне предприниматель без портфеля

ДАППА, негр-полиглот

ИЕРОНИМО, злобный, но высокородный испанец

НИЯЗИ, погонщик верблюдов с Верхнего Нила

Правое весло

ДЖЕК «КУЦЫЙ ХЕР» ШАФТО, Эммердёр, король бродяг

МОЙШЕ ДЕ ЛА КРУС, еврей, у которого есть План

ГАБРИЕЛЬ ГОТО, японец-иезуит

ОТТО ВАН КРЮЙК, голландский моряк

ВРЕЖ ИСФАХНЯН, младший из парижских Исфахнянов, ибо армянин, которого они встретили на базаре, оказался именно им[4].

– Нас удерживает в этом городе неумолимая воля рынка, – начал Мойше де ла Крус.

Джек заподозрил вступление к хорошо отрепетированной и очень длинной речи, поэтому торопливо перебил:

– Ха! О каком рынке речь?

Однако, судя по лицам остальных, никто, кроме него, скептицизма не проявлял.

– Ну как же! О рынке фьючерсов на выкуп тутсаков, расположенном всего за три двери отсюда вон по тому проулку, – сказал Мойше. – Там каждый, у кого есть деньги, может приобрести долю в купчей тутсака, то есть военнопленного, в расчёте, что того выкупят, и каждый пайщик получит свою часть за вычетом пошлин, налогов и сборов, установленных пашой. Это главная доходная статья городского бюджета.

– Ладно, извини, я решил, будто ты притягиваешь за уши какое-то сложное сравнение…

– Сегодня, наблюдая за Евгением во время боя, – продолжал Мойше, – я подумал, что упомянутый рынок – своего рода Невидимая рука, держащая нас за яйца.

– Погоди, погоди! Это что, пошли какие-то каббалистические суеверия?

– Нет, Джек, вот теперь я прибег к сравнению. Невидимой руки нет – но она всё равно что есть.

– Отлично. Продолжай.

– Законы рынка требуют, чтобы с тутсаком, которого скорее всего выкупят, обращались хорошо…

– А такие, как мы, оказываются на галерах, – закончил Джек. – Мне понятно, почему я низко котируюсь на этом рынке и мои яйца Невидимая рука сжимает особенно крепко. Мистер Фут – банкрот, Евгений принадлежит к секте, члены которой друг друга истязают, Даппа – персона нон грата во всех землях южнее Сахары, семья Врежа Исфахняна хронически на мели. Сеньор Иеронимо если и обладает какими-то достоинствами, которых я до сих пор не разглядел, явно не из тех, кого близким захочется выкупать. Историю Ниязи я не знаю, но могу вообразить. Габриеля занесло не на ту сторону земного шарика. Всё более или менее ясно. Однако ван Крюйк – корабельный офицер, а ты, судя по всему, головастый еврей. Почему не выкупили вас?

– Мои родители умерли от чумы, охватившей Амстердам после того, как Кромвель перекрыл нам иностранную торговлю, и многие честные голландцы вынуждены были, покинув дома, ночевать в антисанитарной обстановке, – начал ван Крюйк с явной обидой в голосе.

– Отставить, капитан! Похож я на круглоголового? Я тут ни при чём.

– Меня выкормили казённые кормилицы в приюте. Священник-реформат, спасибо ему, научил читать и считать, но я вырос трудным подростком…

– Представляю себе! Чего ещё ждать от рыжего, голландского, малорослого приютского забияки? – воскликнул Джек. – И всё-таки, думаю, какой-нибудь корсар нашёл бы тебе работу получше, чем отскребать ракушки.

– Когда мне было восемнадцать, каналы замёрзли, и солдаты короля Людовика вторглись на коньках, насилуя всё, что движется, и сжигая остальное. Голландская республика готовилась погрузиться на корабли и отплыть в Азию. Требовалось много моряков. Меня прямо из тюрьмы взяли в VOC[5]. Вместе с беженцами я попал на Тексел, где получил сундучок с одеждой, трубку, табак, Библию и книгу под названием «Благочестивый мореходец». Двадцать четыре часа спустя я на военном корабле подносил канонирам мешки с порохом, уворачиваясь от английской картечи. Через год беготни с порохом и работы на помпе я стал из юнги матросом. Совершив три рейса в Индию и обратно, сделался офицером.

– Отлично! Так почему ты не офицер здесь?

– Десять лет я жил в постоянном страхе перед пиратами. Наконец мои кошмары сбылись, и у меня отняли корабль – иногда его можно увидеть в заливе и, вслушавшись, различить стоны пленников в его трюме.

– Кажется, до меня начинает доходить, что ты не жалуешь пиратов и их промысел, – сказал Джек, – как и пристало всякому благонамеренному голландцу.

– Ван Крюйк не захотел обасурманиться и теперь гребёт вместе с нами, – добавил Мойше.

– А ты сам? Принято считать, что евреи своих в беде не бросают.