Смешенье

Элиза слегка удивилась, но быстро взяла себя в руки. Она спрятала мгновенное раздражение, дописала фразу, поставила перо в чернильницу, встала и потянула через голову платье. То, что предстало немолодым глазам Джека через посеребрённое стекло, за семнадцать лет ничуть не утратило своей прелести. Он видел, что Элиза выдержала спор с оспой и вышла победительницей. Ну разумеется, она должна была победить!

Муж наотмашь ударил её по лицу, бросил лицом на кровать и несколько раз хлестнул по заду и бёдрам, поднимая иногда голову, чтобы ухмыльнуться зеркалу. Он велел Элизе встать на четвереньки, и та подчинилась. В продолжение всего совокупления Этьенн стоял на коленях, выпрямившись, и смотрел на Джека до последних секунд, пока не закрыл глаза.

В застенках Инквизиции Джек испытал на себе то, о чём говорили многие заключенные: на каком-то этапе пыток тело теряет чувствительность и перестаёт ощущать столь сильную боль. Нечто подобное произошло и сейчас. Больно было увидеть Элизу — оказаться так близко к ней. Больнее всего, наверное, — смотреть на её маленького Лавардака. «Катание на кобылке», при всей своей гнусности, не доставило Джеку тех мук, на которые рассчитывал Этьенн. Если бы Элиза вскочила из-за стола, осыпала мужа поцелуями, затащила в постель и отдалась ему с бешеной страстью — вот это было бы больно. Однако она пожала плечами и поставила на место перо. Ещё не высохли чернила на фразе, которую она писала, когда вошёл Этьенн, а Элиза уже шла к столу с выражением, означавшим: «На чём я остановилась, прежде чем этот, как бишь его, меня отвлёк?»

Позже Джека отвели обратно в каземат. На следующую ночь всё повторилось, почти, как если бы Этьенн в глубине души знал, что в первый раз не достиг желаемого результата. Разница была в том, что когда Этьенн вошёл в комнату и объявил о своих намерениях, Элиза уже по-настоящему изумилась.

На третью ночь она явно не знала, что и думать, и засыпала Этьенна множеством осторожных вопросов, пытаясь выяснить, не опухоль ли у него в мозгу.

Джек, старый театрал, видел, как оно теперь будет. Этьенн объявил, что отныне его судьба — до скончания дней сидеть в каземате; раз в год, при благоприятной погоде, Этьенн будет приплывать сюда с Элизой и повторять процедуру несколько раз, прежде чем отплыть снова. Когда это говорилось, у Джека, естественно, во рту был кляп, поэтому ответить он не мог, но подумал, что пытка и впрямь изощрённая, но не в том смысле, в каком видится Этьенну. Замысел был превосходен, этого не отнимешь, но дорога к драматургическому провалу вымощена превосходными замыслами. Беда в том, что спектакль поставили из рук вон плохо. Смотреть на это было едва ли не мучительней, чем если бы исполнение оказалось блестящим. Джеку предстояло прозябать в каземате триста шестьдесят с лишним дней в году, чтобы в оставшиеся несколько дней смотреть из-под палки дурной спектакль. И впрямь жалкая участь — будь он французским аристократом. Однако для бродяги, и без того прожившего втрое больше отпущенных вагабонду лет, всё было не так уж плохо; Джек даже радовался, видя, насколько Элиза независима от Этьенна. Больше всего ему досаждало чувство, хорошо ведомое пациентам, солдатам и посетителям цирюльни: что он в полной власти человека абсолютно некомпетентного.

После трёх ночей декорации разобрали. Джека заперли в каземате, а «Метеор» отплыл на юг.

Джек пообвыкся и начал заводить дружбу с тюремщиками. Те получили строгий приказ не разговаривать с ним, но не могли же они затыкать уши, когда он раскрывает рот! Джек видел, что его рассказы им нравятся.

Он пробыл на Йглме месяц. Потом за ним пришёл французский фрегат. Джеку дали одежду, мыло и бритву. Всю дорогу до Гавра его согревала мысль, что лишь один человек во Франции может отменить приказ Этьенна де Лавардака, герцога д'Аркашона.

Книга пятая Альянс

Особняк Аркашонов Октябрь 1702

— Нам было грустно услышать о несчастье с вашим кораблём, — сказал король Людовик XIV. — Однако ваша удача, что вы не отправились на галеоне. Английский флот атаковал испанскую эскадру в заливе Виго и отправил на дно морское несколько миллионов пиастров.

Французский король, казалось, ничуть не опечален новостью, скорее она его забавляла. Его величество сидел в самом большом кресле, какое создала западная цивилизация, посреди Большой бальной залы особняка Аркашонов в Париже. Джеку, на удивление, разрешили сесть рядом на табурет. Король Франции и король бродяг остались с глазу на глаз. Первый блистательно разыграл сцену, в которой попросил придворных удалиться, а те блистательно разыграли изумление. Теперь из галереи, где они курили трубки и состязались в остроумии, доносился гул голосов.

Однако Джек не мог разобрать ни слова. В огромной зале впору было устраивать скачки; всю мебель из неё вынесли, оставив лишь кресло и табурет посередине. Король знал наверняка, что каждое его слово услышит Джек и никто больше.