Смешилка — это я!

— Она жалеет своих родителей. В отличие от тебя… Прибежала домой вся в слезах!

— Может, в слезах от смеха? Другие тоже утирались. Хоть и не знали, кого именно я показываю. Этого я никому не сказала.

— Какое благородство! Но девочка захлебывалась от рыданий… Теперь наша очередь плакать. С папиной карьерой в этом банке покончено.

— В городе много банков! Как я догадываюсь…

— Опять ты догадываешься! Банкиры станут бояться нашего дома. Потому что в нем живешь ты. Кому захочется скрывать от тебя свою жену? И себя самого?

— Но ведь не все жены издеваются над своими мужьями. Вот ты, например… — попробовала я подлизаться.

Ничего, однако, не получилось.

— Ах, ты, значит, задумала указывать взрослым, на ком им жениться? И за кого выходить замуж? Решила их воспитывать?

— Воспитывать их уже поздно.

Мой голос из-под одеяла мама не расслышала.

— Ты, стало быть, вознамерилась тыкать старших носом в их странности… которые есть у всех? «Я странен, а не странен кто ж?» Это сказал великий русский поэт Грибоедов устами своего персонажа.

Мама процитировала персонажа так, словно он был каким-нибудь политиком или вождем, мысли которого должны становиться законом. На самом же деле она вспомнила эти слова потому, что их часто вслух вспоминает бабуля.

— Одни странности не приносят вреда, а другие… — погромче промолвила я из-под одеяла.

— Твоя странность уже принесла не вред, а беду!

Мамин голос во тьме появлялся как бы самостоятельно, без ее непосредственного участия. А иногда даже вовсе не напоминал мамин голос.

Но я все же спряталась под одеяло целиком, с головой. И оттуда произнесла:

— Пойми… Я не хочу, чтобы папа зависел от той женщины. Которая очень от всех устала.

— Почему?

Мамин голос как-то осел… или присел от раздумья.

— Потому что я люблю папу.

Мама удивленно замолкла. Наверно, предполагала, что папу любит только она одна.

Мама медленно, продолжая на ходу удивляться, покинула мою комнату и задумчиво прикрыла за собой дверь. Я же, наоборот, босиком подбежала к столу, зажгла настольную лампу, свет которой не пробивался наружу, и вытащила первую свою тетрадку. Сколько их еще впереди! Ведь коли я владею особой способностью, факты моей жизни должны сохраниться. Сначала секретно, в ящике письменного стола, а после… Они могут быть обнаружены моими потомками, и им пригодиться. А если не только им? Одним словом, следует все подробно записывать. Но время от времени, проницательнее вглядываясь в прошедшее, я записи свои, наверно, начну овзрослять: что-то вписывать, дополнять… Не чтобы самой выглядеть более мудрой, а чтобы интереснее выглядели мои тетрадки. Раз уж не исключено, что их будут читать!

Как я превращалась в звезду

Вскоре меня вызвала к себе директриса нашей школы. Об этом мне сообщила ее секретарша. А сама директриса, встретив меня в своем кабинете, привстала, указала на кресло и произнесла: «Я тебя пригласила…» Между «вызвала» и «пригласила», мне кажется, есть разница.

«Слова же „директор“ и „секретарь“ вроде бы не имеют женского рода, — размышляла я, когда направлялась в кабинет. — Но ведь если общаешься не со словами, а с людьми, они всегда относятся к какому-то полу. Поэтому женщину все-таки лучше называть директрисой…»

Я люблю не только догадываться, но и поразмышлять. Маму это пока не тревожит. Хотя мои догадки как раз и появляются в результате моих размышлений. Но об этом тоже следует догадаться.

То, что директриса меня к себе пригласила, было большим событием. Обычно она приглашала не нас, школьников, а наших родителей. Чтобы о нас с ними поговорить. Правда, она почти никогда не жаловалась на нас, а обсуждала с мамами и папами проблемы нашего воспитания. Чаще с папами, так как считала, что нам прежде всего необходимо мужское воспитание. То есть мужественное! Это она объясняла жестокостью века, необходимостью битвы за выживание человечества и даже наступлением терроризма. Пап она, я догадывалась, предпочитала еще и потому, что никогда не была замужем. А понятия «мужество», «мужчина» и «муж» — от одного корня.

Предпочитая пап, директриса за собой очень следила. И платья ее, и костюмы, и кофточки, и тщательно, словно клумба, выложенная садовником, прическа, из которой ни один волосок не позволял себе выбиваться, да и очки в перламутровой полупрозрачной оправе — все это выглядело только что купленным в магазине.

Однажды я слышала, как директриса объяснила свою безукоризненную прибранность тем, что обязана быть образцом и примером. Конечно, для нас, учеников, а не вообще для всех на земле. Лишь одно в качестве образца не присутствовало: женская красота, так как ее нельзя было купить в магазине.

Зачем она меня вызвала? Мама была бы довольна: я не смогла догадаться.

— Я тебя пригласила, чтобы ты помогла мне сплотить учеников, учителей и родителей!

— Я?!

— Твой талант.

Директриса была очень восторженной и почти всех обожала. А еще она всё и всех хотела постичь.

— Тебя прозвали Смешилкой. Это милое, доброе прозвище. И я очень хочу постичь твой юмор.