Смешнее, чем прежде (Рассказы и повести)

Иван Николаич был тоже красивый, но строгий и партийный мужчина, с усами. Он вместе с Любой просматривал карточки третьего цеха. Просматривал он карточки, отбирал, передавал их Любе, чтобы Люба учла, как вдруг он придвинул свою партийную ногу к самой Любиной коленке, положил свою партийную руку прямо Любе на пальцы, да и там позабыл. Сперва Люба думала, что он позабыл ненарочно, но вдруг кто-то в дверь постучал, Иван Николаич дрогнул телом, как пугливый олень, и скорее принял свою руку назад.

— Войдите! — приказал Иван Николаич, и кто-то взглянул в полщели, но увидел, что тут сильно заняты, и войти не вошел.

А раз не вошел, то Иван Николаич так же тихо вернул свою партийную ножку обратно и возвратил теплым Любиным пальцам свою партийную ласку. Любе было не жалко наружности для Иван Николаича, но она понимала, что он подчиняющий человек, а им такого нельзя, хотя, конечно, для жизни и надо, как всем.

Но вдруг он сам оторвался от Любы, хотя никто не стучал и нигде не шумел.

— Подумать только, н Рощин еврейчик! — сказал он с досадой. — А я, признаться даже, Люба, не знал.

Нет, Иван Николаич еврейчиков любит. Они, говорит обработать умеют. Но он на еврейчиков немного обижен. Сами себе они, глупые, портят.

— Ну не мог национальность обменять, чудак-человек! — сердился иной раз Иван Николаич на какого-то Рощина, имевшего вполне патриотическое имя и фамилию. А сердился он тоже от большой своей партийной доброты к нашим людям.

Иван Николаич брал бы этих еврейчиков сколько придут. Но это не нравилось нашим рабочим. Как только где много становилось еврейчиков, то в кадры сейчас приходило письмо: «Так и так, куда смотрят органы, в третьем цехе, товарищи, неблагополучно по части еврейства. Получается неравномерное скопление, и я на это обращаю свой протест. А если меры не примете, напишу по каналам.» И в конце обязательно подпись: «рабочий Петров» или «рабочий С.Пряткин» или другие рабочие фамилии. И хотя почти всегда таких рабочих на заводе не работало, но Иван Николаич понимал их трудовую законную скромность. Правда, он досадовал, что они такие строгие к носатому народу, что они не обожают, когда он чернеется среди рабочих мест, — но ничего поделать не мог. Раз письмо, надо было расследовать.

Расследует Иван Николаич, выясняет, например, что еврейчиков скопилось немного или что каждый поставлен указанием свыше, можно бы на том и успокоиться, — но он неспокоен. Иван Николаичу не нравится, что некому доложить о результатах проверки.

— Вот черт! — восклицает Иван Николаич сердито. — Хотя бы адрес поставил, куда отвечать!

А так как писем таких было много, то и сидел Иван Николаич по вечерам с Любой часто. Сидят они с Любой, он немного ее обнимает партийным, крепким объятьем (он уже начал вполне обнимать), но объятье у Иван Николаича будто на крыльях, в каждом пальце содержится чуткое ушко.

Люба очень надеялась на наших еврейчиков, что они их с Иван Николаичем вскоре подружат. Но Иван Николаич обнимал ее, только пока занимались анкетой, а когда переставали, он сейчас делал вид, независимый от своего недавнего объятья. Люба, правда, думала, что это пока, что потом он привыкнет и забудет делать вид. Очень Люба надеялась тогда на еврейчиков и даже однажды сама написала письмо, которым они занимались полмесяца.

Но потом неожиданно еврейчики кончились, то есть их равномерно везде распихали. А с ними у Любы окончилось всё.

Так что теперь она немного не любит еврейчиков — ну, зачем они кончились, были б еще! А без них, Люба это понимает, Иван Николаич не может ее вызывать. Вызывать просто так ему Любу нельзя, ему не позволяет партийная совесть, и это как раз очень нравится Любе, потому что еще никогда не любили ее наши партийные серьезные мужчины.

— Что же вы не пришли? — спросил как-то Яша у Любы в столовой.

— Я все время занята, — сказала строго Люба. — У нас с вами, знаете, сколько возни?

— С кем это, с нами? — спросил Яша весело.

— А с вами. Со всеми. То есть с кадрами. Сидим допоздна, — ответила Люба и скорее ушла, обижаясь на Яшу за то, что еврейчик.

Перемены

Мы пришли к ним в гости и забыли там книгу, которую очень любили читать. Они сейчас же пошли отдавать нашу книгу, но забыли по рассеянности зонтик. Не зная, к чему это все приведет, мы назавтра же сбегали, отнесли честно зонтик и забыли при этом в прихожей калошу. Они принесли нам калошу в газете и забыли эту газету. Отдавая газету, мы забыли жену. Возвращая жену, они вернули по ошибке свою.