Смятая постель

Бэзил, улыбающийся и невозмутимый, сфотографировал Беатрис и Эдуара, а Никола с трудом удерживался от смеха. «Только Беатрис, только она одна способна заставить одного любовника фотографировать ее, изнемогающую от страсти в объятиях другого!» – думал он.

– Нет, это неловко, – запротестовал Эдуар шепотом, – неловко и диковато.

– А что тут неловкого, Эдуар? – громко воскликнула Беатрис, оглядывая всех. – Ты что, стыдишься меня? Стыдишься наших отношений, дорогой? – И она звонко чмокнула его в щеку. – Да ведь эти снимки все равно никуда не пойдут… что мне и нравится…

– А мне нет, – так же шепотом сказал Эдуар. – Ты впервые в открытую показываешь свои чувства ко мне, и надо же – всего-навсего для выдуманной статьи! Бэзил, должно быть, принимает меня бог знает за кого…

Она засмеялась, этот ее смех Эдуар ненавидел.

– Вот именно, – сказала она, – он, конечно, принимает тебя бог знает за кого… Довольно, Бэзил, – крикнула она. – Ах нет, подождите, я бы хотела снять вас двоих: Эдуара и вас. Такие снимки любят в газетах – фото киногруппы!

Смущенные, злые, считая, каждый по своим причинам, что это затея дурного вкуса, они уселись в метре друг от друга, словно изображали каминную подставку для дров, Беатрис навела на них фотоаппарат.

– Улыбнитесь! – сказала она. – Вы похожи на кадр из фильма «Два дурачка». Хотя нет, вы совсем не забавны…

– И ты тоже, – сказал Никола у нее за спиной.

Он молча восхищался затеянной Беатрис циничной игрой – в самом деле, пришибленный вид двух бывалых молодых мужчин, каждый из которых был уверен, что надул другого, был очень забавен.

– Ну так пойди снимись вместе с ними, – сквозь зубы проговорила Беатрис.

Никола взглянул на нее: волосы упали на лоб, лицо порозовело, в темных глазах насмешливое и чрезвычайно довольное выражение, которое его обезоружило. В конце концов, она была так соблазнительна, что могла позволить себе любые шутки. Вот только жаль, что он вовремя не понял, что она на такое способна.

– Нет, – мягко сказал он. – Не пойду. Это была бы хронологическая ошибка.

Беатрис расхохоталась, положила фотоаппарат на пол и бросилась Никола на шею. Теперь смеялись оба, и так простодушно, как смеются только вконец испорченные люди.

– Но ты мигом можешь исправить эту ошибку, – сказала она, куснув его за ухо.

Эдуар и Бэзил с облегчением присоединились к ним; и в сопровождении троих мужчин, мужественных, красивых и очень разных, однако в этот момент одинаково влюбленных в нее, Беатрис, в восторге от них, от себя и от жизни, направилась к гостинице.

Глава 18

Занавес упал в пятый и последний раз. Аплодисменты были такими жидкими, что режиссер сделал знак рабочему сцены – больше поднимать не надо. Беатрис, разозленная, сверкая глазами, прошла через сцену широким шагом и направилась за кулисы, где ее грустно поджидали Тони и Эдуар. За четыре дня уже можно было привыкнуть к провалу новой пьесы и примириться с ним. Но Беатрис привыкать не желала: ее злость была столь же бурной и явной, сколь сдержанной полгода назад была радость, когда в этом же самом театре состоялась триумфальная постановка «После полудня».

– Тупицы! – сказала она, подходя. – Идиоты!

– Дело в пьесе, – простонала Тони, – я тебе уже говорила…

– Ничего ты мне не говорила, – отрезала Беатрис, – прекрасная пьеса, прекрасная режиссура и прекрасные актеры – я и все остальные. Виноваты кретины критики и те, кто их читает!

Снимая грим у себя в гримерной, она все еще кипела, зато Эдуар улыбался. Во времена самоедства и безволия возмущение Беатрис казалось ему освежающей грозой. Фальшивое, но благообразное смирение, переложенная на других ответственность, героическое молчание или веселость сквозь зубовный скрежет, словом, маски, которые надеваются обычно в случае провала, были хорошо знакомы Эдуару, и он не слишком радовался бурным переживаниям, злости и ожесточению Беатрис. Ожесточению, впрочем, вдвойне оправданному, потому что фильм Рауля тоже не пользовался успехом. Снял он его слишком быстро и заранее поднял вокруг него слишком много шума, а Беатрис, несколько легкомысленно согласившаяся играть после фильма в пьесе, которую ей расхвалили, теперь за все расплачивалась. Три недели ее трепали во всех телевизионных передачах, как обвиняемую в суде, а интервьюеры были похожи на судей. Но чего она не умела, так это защищаться. Конечно, ей надо было бы помолчать, выждать время, но Беатрис не верила в свое поражение, а точнее, упрямо верила, что возможна еще и победа, а значит, нужно бороться, и она, вопреки свойственному ей спокойствию, боролась, огрызаясь направо и налево.