Смятение сердца

Однако какофония звуков не помешала Хантеру услышать шорох внутри. Он бросился к костру. Оказывается, одеяло сползло от конвульсивной дрожи, сотрясавшей Сэйбл, и она слепо шарила вокруг, бессознательно пытаясь укрыться. Зубы ее стучали так громко, словно рядом расположились игроки в кости и раз за разом встряхивали свой стаканчик. Глаза Сэйбл бессмысленно блуждали то по стенам пещеры, то по собственному блестящему от пота телу.

«У нее кризис! Сделай же что-нибудь, ничтожество!»

Поколебавшись, Хантер хрипло выругался и сбросил оставшуюся одежду. Сам трясясь, как в лихорадке, он повернул Сэйбл на бок, спиной к пламени, и обвился вокруг ее ледяного тела своим, огненно-горячим. Руки его сводила судорога, но он изо всех сил прижал ее к груди, рискуя задушить. Ее кожа казалась ему более ледяной, чем объятия реки. Груди, такие шелковые и податливые утром, сейчас были больше похожи на мрамор статуи, соски впились в него, как два округлых кусочка гравия. Ноги, по-прежнему гладкие и стройные, леденили ему пах и бедра. Проклятие! Хантер надеялся, что не сможет думать ни о чем другом, кроме состояния Сэйбл.

Он набросил поверх их тел одеяло, подоткнул его с боков, как сумел, и замер в ужасающем напряжении.

«Расслабься, не то будет только хуже.

Думай о Сэйбл».

— Все будет хорошо, любовь моя… Все будет хорошо, — шептал он, чувствуя слабую тень удовлетворения от того, что волосы ее и вправду почти высохли.

На этот раз близость Сэйбл не вызывала в нем возбуждения — слишком велика была власть пещеры с ее каменным сводом и стенами, с запахом земли и плесени, с таящейся в глубине тьмой. Все это напоминало его кошмары и — что еще хуже — реальное прошлое. Машинально растирая спину Сэйбл, Хантер водил глазами из стороны в сторону, с минуты на минуту ожидая, что вокруг возникнут неясные тени. Отблески пламени метались по стенам, заставляя их менять цвет, словно отражая неожиданно возникший источник света. Где-то в самой дальней части пещеры внутрь просачивалась вода, капая размеренно, с ужасной неизбежностью, и каждый стук капли о камень заставлял Хантера вздрагивать. Он дышал чаще, чем бегущий человек, и гораздо более шумно.

«Это начинается снова, и я ничего не могу поделать».

Зажмурившись, Хантер сделал нервное глотательное движение, но во рту не было и намека на слюну, только ворочался сухой шершавый язык. Запах усиливался. Это был запах тухлой влаги, запах нечистот, запах гниения и смерти. Воображение заставило неровный свод пещеры стать ниже, превратиться в потолок тюремной камеры.

Он уже не чувствовал, что руки Сэйбл шевельнулись, что тело ее расслабилось и прижалось к нему в сознательной попытке улечься поудобнее. Он был далеко от нее. Вокруг стояла удушливая жара, шуршали крысы, то и дело натыкаясь на его босые ноги и касаясь их своими отвратительными хвостами. Где-то рядом воняла переполненная параша. Крики, то громкие, то совсем слабые, раздавались в темноте: просьба позвать врача, выпустить на свободу, подать воды, пристрелить — все, что мог породить измученный человеческий мозг. Камера была набита телами, словно бочка — сельдью. Некоторые едва могли шевельнуться, полупридавленные соседями, мертвыми или умирающими. Дизентерия царствовала здесь во всей красе, превращая некогда крепких солдат в скелеты. Но хуже всего был этот невыносимый запах — запах гниения, запах страдающей человеческой плоти, запах близкой смерти. Это был настоящий ад, еще более кромешный потому, что в нем находился он, Хантер Мак-Кракен.

Бряцанье связки ключей за дверью. Скрежет железа о железо.

«Небось жрать охота, а, синебрюхие?»

Все, что угодно, за глоток воды или кусок пищи, не кишащие личинками мух! Свист бича, на одно бесконечное мгновение прикипающего к голой коже, острый кусок металла на его конце прорезает очередную глубокую царапину.

«Вот как мы поступаем со шпионами!»

Легкие напрягаются в попытке втянуть побольше затхлого воздуха. Голод гложет внутренности, как обезумевший зверь.

«Я никому никогда не расскажу, капитан. Верьте мне». «Я верю, лейтенант».

«Не говорите им ничего, капитан! Держитесь до последнего».

«Дело не во мне. Они уморят всех вас голодом, лейтенант».

«Если вы заговорите, умрем не только мы, но и многие другие».

Бряцанье ключей.

«Ты будешь говорить, синебрюхий?»

…Сэйбл попробовала высвободиться из душащего кольца рук, но не сумела.

— Хантер! Ты слишком крепко обнимаешь меня. Мне трудно дышать.

Ни единый мускул не дрогнул на его теле, как если бы он попросту не слышал ее слов. С усилием откинув голову, Сэйбл заглянула Хантеру в лицо.

У него был до жути бессмысленный взгляд. Дыхание, со свистом вырывающееся сквозь стиснутые оскаленные зубы, отдавало алкоголем. Веки тоже были стиснуты с такой силой, что наружные их уголки сморщились и побелели. Хантер казался глыбой железа, тяжелой и раскаленной, пот катился с него ручьями, и чудилось, что он вот-вот зашипит. Происходило что-то очень странное и опасное. Он был как бы в параличе, безжизненный и полный чуждой злой силы.

«Кошмары! Когда он пьет, он всегда видит их».