Смилодон

Глава заключительная, в которой все еще только начинается…

Разбудило Бурова чье-то мычание, громкое, напористое, преисполненное экспрессии и обертонов. Мигом вывалившись из сна, он разлепил глаза и сразу захотел опять закрыть их: над ним склонился Бернар и делал какие-то энергичные знаки. Чем-то он напоминал Ивана Сусанина, чудовище с собора Нотр-Дам и тургеневского Герасима, коего потянуло на общение..

— Черт, — Буров сел, потянулся, посмотрел в окно и тут же без зазрения совести стал будить Анри. — Вставайте, шевалье, вставайте, нас ждут великие дела.

Карета стояла в тупичке рядом с домом маркизы де Дюффон, и тот был виден как на ладони: мрачный фасад, черные гардины, массивные, ведущие во внутренний двор ворота. Сейчас ворота были распахнуты, и из них тянулся, грохоча ободьями, внушительный четырехконный экипаж. Солнце играло на металлических частях сбруи, радужно дробилось в хрустальных фонарях, бликовало на лакированных панелях, покрытых вычурными росписями на библейские сюжеты. Кучер был в голубой с золотом ливрее, двое молодцов со шпагами на запятках в широкополых шляпах и черных плащах. Когда все это великолепие катилось мимо, в окне кареты стала видна дама, откинувшаяся на подушки. В профиль она была чем-то похожа на болонку.

— А? Что? Ангард? — шевалье нехотя открыл глаза, однако сориентировался мгновенно и в унисон с Буровым приказал: — Поехали.

Не половой — охотничий инстинкт основной. Какая кухня, такая и музыка…

— Ы-ы-ы! — обрадовался Бернар, взобрался на козлы и направил орловцев вслед за каретой маркизы. Однако не сразу, выждав время и держась с филигранностью профи где-то в тридцати пяти — сорока корпусах позади. Отстать на такой дистанции, так же как и засветиться, очень трудно. Уж не учился ли Бернар с Буровым в одной бурсе?..

А вокруг кипела буйная, не знающая удержу парижская жизнь. Уличные дети с немытыми лицами бежали следом за торговцем сластями, монах с котомкой за плечами темпераментно торговался с дородной молочницей, стерва-покупательница в модном чепце лаялась напропалую со свечных дел мастером, уверяя, что тот пользуется салом мертвецов. В воздухе висели вонь, ругань, смех, крики, шутки, слышались призывные, нараспев, возгласы:

— Вот пирожки, хозяйка, вот сливы, налетай-ка!

— Отведайте паштет, на свете лучше нет!

— А здесь у нас горчица, что для всего годится, для карпа и макрели, чтоб только больше съели!

Скоро они выбрались из лабиринта улиц, и дорога пошла прямо, берегом Сены. Здесь было куда приятнее, чем среди серых стен, однако острее чувствовалось приближение зимы. Октябрь выжелтил платаны и клены, прошелся без жалости по кронам садов, щедро расстелил роскошный разноцветный, но такой недолговечный ковер. Сгорбившиеся ивы смотрели в стылые воды, ветер-хулиган разводил на реке мелкую волну. А главное — тишина: ни крика, ни шума, ни гама, ни брани. Только стук копыт, негромкое поскрипывание сидений да уханье английских рессор.

— А я, кажется, знаю, куда мы направляемся, князь, — шевалье отвел глаза от ландшафтов за окном. — Держу пари, в “Прекрасную молочницу”. — Он посмотрел на мрачного от недосыпа Бурова, лицо которого не выразило интереса, и улыбнулся тонко, интригующе. — Замечательнейшее место. Не знаю, правда, как насчет молока, но девочки там что надо. И кормежка классная. Раньше это была обыкновенная гостиница, дела которой шли так себе, ни шатко, ни валко. А потом вдруг хозяину пришла занимательнейшая мысль — устроить представление в алькове. Собственно, как представление… Игрища любви, на кои можно полюбоваться сквозь особые оконца. Что весь цвет Парижа и делает. А насмотревшись, естественно, спешит повторить увиденное в номерах, ангажируемых здесь же за бешеные деньги. Так что дела в “Прекрасной молочнице” идут неплохо, совсем неплохо. А кстати, вот и она. Я, дорогой князь, оказался прав…

Карета маркизы между тем вкатилась за добротный, огораживающий массивное трехэтажное строение забор и на некоторое время скрылась из вида. Бернар, действуя грамотно, двор гостиницы проигнорировал и остановился в сторонке, у кустов, не привлекая к себе внимания. Молодец, ему бы в наружке работать.

— Так, значит, говорите, здесь прилично кормят? — Буров вышел из кареты, покрутил головой, прогоняя сонливость. — Я готов это проверить.

Сейчас ему было не до высоких материй. Беспокойная ночь, философский камень, откровения колдуньи — все это отступило на задний план. Осталось только всепобеждающее чувство голода. А маркиза эта никуда не денется, похоже, она сюда причалила надолго…

— Ну тогда, князь, нам с вами по пути, — церемонно поклонился шевалье, и они пошли к массивным, ажурного литья, воротам.

До вечера еще было далеко, но во дворе гостиницы стояло уже изрядное количество карет — роскошных, инкрустированных, блистающих золотом и лаком. Форейторы и кучера держались чинно, с важностью, по их ливреям можно было понять:

— Вот прибыл граф Бертран де Лиль.

— Вот пожаловала герцогиня дю Платьер Мари Арман.