Судорожно сглотнул и кинул быстрый взгляд в сторону кофейного домика. Чувствовалось, что выпить он был не дурак.
– Я, господа, пас, – Анри разом, как бы вспомнив что-то, помрачнел, вытащил лукообразные, в стразах, часы. – У меня есть еще дела, требующие ясной головы и твердой кисти. – Он инстинктивно тронул эфес шпаги и гибко поклонился. – Так что увольте. А с вами, князь, мы продолжим наши игры завтра.
На мгновение он принял боевую стойку, залихватски подмигнул и, резко развернувшись, зашагал по дорожке. Только хрустел песок под красными каблуками да подрагивала шпага, подвешенная горизонтально, на испанский манер.
– Опять братец пошел кого-то укладывать в ящик, – Луи посмотрел ему вслед, усмехнулся, снова сглотнул. – Ну так что, господа, мы идем?
Пошли. Внутри кофейный домик напоминал венецианское казино – зеркальные стены и потолок роскошные гирлянды, серебряные канделябры, множество книг, двусмысленное, одним движением потайного рычага превращающееся в постель канапе. Некоторым диссонансом игривой обстановке являлось полотно кисти Бургиньона
– Гадость, отрава, виноградный сок. Водки хочу. Нашей, на смородиновых почках. Можно перцовой или, на худой конец, калганной. И не под трюфели эти поганые – под рыжики. Не свинья ведь чай.
Выругался матерно, кулачком ударил по столу, хотел было пустить слезу, но Мадлена не дала – тряхнула за плечо, стала что-то тихо лопотать на французском. И без перевода ясно, о чем – не мякни, не мякни, не мякни. Потом дружески щипнула за щеку, вздохнула тяжело и повернулась к Бурову.
– Не обращайте, князь, внимания, обыкновенная семейная сцена. Брат устал. К тому же выпил. Чего не наболтаешь с пьяных-то глаз.
Молодец девка, пьет на равных и головы не теряет. Такая небось не посрамит семейной чести. Без особой надобности.
– Да, да, князь, извините, что-то я нынче в миноре, – Луи сразу протрезвел, улыбнулся одними губами, криво и жалко. – Это, видимо, черная ипохондрия, проистекающая от беспокойств с пищеварением. Надо бы основательно полечить печень.
“Не ипохондрия у тебя, а кишка тонка. И не лечить тебя надо, а экстренно эвакуировать”, – Буров понимающе кивнул и с невозмутимым видом допил свой кофе.
– Меньше всего на свете, господа, меня интересуют семейные сцены. – Промокнул губы батистовой салфеткой, улыбнулся и демонстративно глянул на часы. – А что, господа, не пора ли нам ужинать?
Все правильно, бланманже, засахаренные мирабели и штрудель с марципанами и цукатами не еда. Так, баловство.
Ужинали в том же составе в Розовой гостиной, при свечах. Средний брат, беспокоя свое пищеварение, ел много, Буров – с аппетитом, Мадлена вяло, с разбором, выбирая все самое острое, перченое, возбуждающее жажду. Лаура Ватто набрехала, на ужин не пришла. А зря. Фрикассе из кролика было восхитительным, салат из крутых яиц с оливковым маслом и винным соусом – выше всяких похвал, разговор, касающийся добродетельной актрисы Сильвии, сожительствующей, по слухам, с венецианским проходимцем Казановой, – легким, ничего не значащим. Время пролетело незаметно.
– Надеюсь, вы не забыли, князь, что вас еще ждет французский? Это самое подходящее занятие на ночь.
После кофе с мороженым и взбитыми сливками Мадлена поднялась, приказала лакею принести князю в комнату все необходимое и снова заставила Бурова гундосить, выводить каракули и изводиться от ощущения рядом женского, сказочно благоухающего тела. Длилась эта пытка часа два. В гестапо бы ей, к папе Мюллеру, далеко бы пошла. Или в инквизицию. Еще не поздно, отцы доминиканцы пока при делах.
Наконец танталовы муки Бурова закончились.
– Ну все, хватит на сегодня. – Мадлена поднялась, коротко зевнула. – А вы примерный ученик, князь. И хорошо воспитаны.
Она лукаво воззрилась на Бурова, с юмором изогнула бровь и тут же, не задерживая взгляда, указала на стол, где хрустальная чернильница, книги и стаканчик с перьями соседствовали с песочницей из бронзы.