Смиренное кладбище

…В полдвенадцатого со стороны железной дороги, не торопясь, на хоздвор вошел Игорь Мансурович Искандеров, Гарик. Не поворачивая головы, он кивнул Мишке с Финном, открыл сарай. Вышел оттуда переодетый, с чемоданчиком-«дипломатом». В «дипломате» он носил скарпели — инструмент для гравировки по граниту и мрамору. И молоток специальный. Под мышкой нес полированную доску белого мрамора. Нес в угол двора. Там, вместо граверной мастерской, на перевернутой вверх дном пустой бочке из-под бензина он вырубал заказанный клиентами текст. Работа выгодная, цены за знак: на мраморе полтинник, на граните — рубль.

Крест, веточка, окно под фотографию — как 10 знаков. Залить доску в цементный кронштейн — 20 или 30 рублей, в зависимости от размеров доски.

Гарик был дотошный, рубить сам научился, обзавелся классным инструментом. Все заказы в воробьевской бригаде делал сам, на сторону ничего рубить не давал.

Гарик вдруг остановился и, не глядя на Мишку, сказал не повышая голоса:

— Работы нет — у конторы клиентов лови. Устал, домой иди, здесь высиживать нечего.

Мишка мрачно поднялся. Финн злорадно улыбался. Гарик расположился на бочке, надел очки, чтоб крошка в глаза не летела, и начал рубить короткими легкими чередями.

Но с хоздвора Мишка не ушел: в ворота зашло несколько незнакомых нарядных крупных парней. Впереди, в замызганной робе, весело вышагивал Шурик Раевский из часовни.

Шурик сунул Мишке жесткую куцепалую ладонь, кивнул Финну.

— Гарика не видели?

Мишка мотнул головой: там.

Компания сосредоточенно двинулась в глубь хоздвора в сторону Гарика. Через пролом в заборе на хоздвор просочилось еще несколько незнакомых парней. У этих впереди был Охапыч.

Обе компании сгрудились вокруг работающего Гарика. Отсюда, от Мишки с Финном, видно: стоят спокойно, беседуют, руками водят… Дела решают. Скорей всего, ребята эти нарядные — с проспекта; достали чего — толкать пришли, а Раевский им коммерцию клеит; показал кого побогаче.

На хоздвор зарулил Борька-йог на разбитом грузовом мотороллере. В кузове на куче грязных листьев трясся Морда в бабьей искусственного меха желтой шапке. Мусорные вилы свешивались из кузова. Мотороллер проехал мимо шумящих и остановился метрах в пяти от них, возле свалки.

Чужие ребята вдруг резко задергались, замахали руками. И через несколько секунд стало ясно: Гарику выдают. Выдают серьезно и всем кагалом. Гарик что-то кричал. Типа угроз.

Борька-йог с Мордой, недоразгрузив мотороллер, спешно подались с хоздвора.

Странно, что Гарик пока держался на ногах: парням, наверное, мешала их многочисленность. Но потом они все-таки его сбили. Гарик упал и начал орать просто, без угроз. Становилось страшно даже отсюда…

— Убьют так…

— Могут… Позвать надо… — ответил Мишке Финн, не подымаясь с места.

— А-а-а!!! — тянул Гарик на одной ноте.

Один из нарядных подобрал с земли блестящую широкую железку и, нагнувшись, с длинного замаха стукнул Гарика по голове.

Гарик замолчал.

— Шпателем… — прошептал Мишка.

Нарядные успокоились и тихо стали расходиться, переговариваясь между собой.

Проходя мимо Мишки с Финном, Раевский кивнул и, добродушно улыбаясь, сказал:

— Привет, пацаны!

Над пустым двором повисла тишина.

Гарик зашевелился, тихо рыча, встал на корточки. И на корячках медленно пополз на них — на Мишку с Финном.

— «Скорую»! — неожиданно громко для своего положения взвгнул он и ткнулся красной головой в утрамбованную щебенку (хоздвор готовили под асфальт). Из-под его головы по щебенке медленно расползалось черное пятно…

5

…Мишка сидел в сарае на канистре с олифой. Открытая дверь поскрипывала на ветру. На грязном полу валялись скомканные деньги — трешки, пятерки: Воробей в лицо швырнул: «Бабки свои забирай, и чтоб ноги твоей!..»

Мишка, не вставая с канистры, нагнулся и подобрал с пола деньги, до которых дотянулся; встать не мог — дрожали ноги.

Затравленно оглядываясь, Мишка пошел к воротам. Навстречу шел Воробей.

— На, — Мишка протянул ему ключ от сарая.

— Чего «на»? — Воробей поморщился, отпихивая Мишкину руку. — Пошел ты!.. Ну попсиховал малость. Тем более — болезнь… И юбилей у меня завтра. За шашлыком поедешь, поня'л?

— Поня'л, — с тем же ударением пробормотал Мишка.

В среду Воробью исполнялось тридцать лет.

Во вторник Воробей со Стасиком сходили в гастроном, к Люське. Стасик Люське, директрисе, памятник для мужа делал из лабрадора, черного купеческого гранита. Директриса говорила про мужа: от сердца. Ясно, от сердца, да только сердце-то, наверное, от сивухи заклинило. Люська оскорбилась. Ну, не обижайся, это я так; сердце так сердце, всяко бывает. Простила директриса Стасику непочтительную версию. Потом, когда Люська познакомилась с ним поближе, вплотную, не раз признавалась вислоносому нахалюге Стасику, до чего осточертел ей бесполезный по супружеству муж-покойник. Раньше ни одну бабу не пропустит, а к сорока стало подходить — все, выдохся.

В магазине Стасик оставил Воробья возле кассы, а сам с двумя портфелями пошел, куда «Посторонним вход воспрещен», к Людмиле Филипповне, к Люське.

Через полчаса Стасик вышел. Портфели тянули к земле.