Смиренное кладбище

Худого слова не говоря, по злобе ему Петрович такой участок назначил. За прогулы. И на том спасибо — не выгнал. Молодой еще Петрович, и тридцати нет, а человек. По Головинке его Кутя еще помнил, совсем пацаном Петрович был, а могилы колотил, что твой дятел. С гаврилой не хуже Воробья управлялся.

…Кутя брел, руки в карманы, через проспект, не слыша машин, Бог даст, не раздавят. Тормоза только и вжат, да шоферня матерится одинаково.

На том тротуаре Кутю спокойно ждал затянутый в белый ремень, солидный (на проспекте сявку не поставят) лейтенант.

— Гуляем? — Милиционер приложил руку к фуражке. — Документы.

— Какие документы, милок? До пивка бы добраться. — Кутя махнул рукой в сторону заманчивой Тухлянки. — А ты «документы»…

— Так… Штраф будем платить? Или сразу в сто двадцатое?

— Сезон разойдется, я тебе сто штрафов заплачу, а сейчас на похмелку нет. Вот, думаю, может, ребят кого встречу, угостят.

— А маскарад зачем? — Милиционер ткнул пальцем в притихших возле Кути псов.

— Животные!.. Чего с них взять?

— Я не про животных… Гирляндов-то кто навесил? Ты?

— С похмела чего на учудишь? Да и повеселее.

— Повеселее… — милиционер фыркнул. — Ладно, иди… Еще увижу, в отделении поговорим… И банты с них снять.

— Ага, всe путем сделаем. Чего выпялились? Собачье… В легавку захотели? — Кутя скомандовал, и компания двинулась дальше к пиву.

Соньку удалось уломать: две кружки дала в кредит. Мало того, псам швырнула колбасных обрезков — развеселилась баба.

Кутя обтер ладонью рот, спустился с насыпи и прилег под кустиком — кепку на глаза. Собаки повозились малость и улеглись неподалеку, на солнышке.

Кепка сползла — закрыла воздух. Кутя заворочался и проснулся.

— Эй! Мил человек! — крикнул он путевому рабочему. — Время скажи, будь любезен!

— Полчетвертого!

Кутя присвистнул. Собаки удивленно подняли головы.

— Трудодень проспал. А все — за вас, паразитов. Пивка им, пивка. Вот тебе и пивко.

Теперь уж и на службу поздно. Теперь только к Воробью узнать, какой будет приговор. Кутя встряхнулся и с насыпи побежал под мост к станции. Возле кладбища остановился, отогнал камнями собак. Подходила электричка.

В воробьевскoй комнате хлопотала Ирка, Валькина подруга. Стол был накрыт, в центре стоял графин с самогоном и «Буратино».

— А Воробей?.. — Ирина выжидательно уставилась на Кутю.

— Не шебушись… — заспешил тот. — Я с ним не ходил. На службе я был. Пивка выпил, вздремнул. Время-то который?

— Пять…

— Ну что ж… Там разговоры долгие. То-се, пятое-десятое… Самогон с Лобни? Плеснула бы пока… Валентина-то где?

— Ишь ты, плесни ему! — Ирка отодвинула самогон на дальний угол стола.

— Валька встречать его пошла, к автобусу.

Кутя вздохнул — выпить не обломится — и отсел на диван, подальше от желтого графина.

— Васька-то пишет, не знаешь? — спросил он для разговора.

— Пишет… — Ирка вздохнула. — Долго ему еще писать…

— Да-а-а, — согласился Кутя, — помиловки ему нe видать, от звонка до звонка… Воробья-то он все же почти до смерти достал, хорошо, башка крепкая. Другой бы враз отчалил…

— А хоть бы и совсем его пришиб, сволочь глухую! — Ирка выкрикнула и вся сжалась, косанула глазом на Кутю: не заложит?

— Да не жмись ты! Меня это не касается… — Кутя махнул рукой и добавил: — Налила бы, а?

Ирка поджала губы, но графин взяла, налила полстакана.

— Ирка, а чего ты на него такая злая? На Воробья?

— А то, что Васька со мной расписаться хотел! Заявление уже подали!

— Э-э… — понимающе протянул Кутя, — тогда другой расклад. Тогда конечно…

Он прошелся по комнате, подошел к детской кроватке, где в грязных мятых пеленках сидел сын Воробья Витя. Ребенок молча сосал ногу плюшевого слоника. Кутя помахал пальцем перед ним.

— Не обращает…

— Чего?

— Не обращает, говорю. Я ему козу, а он и не смотрит.

Ирка махнула рукой:

— Недоделанный он у них: и орать не орет, и глаза косые… Недотыканный.

Ирка ушла на кухню.

— От сивухи, может? — вслух подумал Кутя, оглянулся на дверь: мигом приложился к графину и сел на диван. — Васька-то пишет? — спросил он и ковырнул мозоль.

— Ты уж спрашивал. Пишет. Мне…

— Еще б он Воробью писал!.. Сперва топором, а потом письма писать?..

— Знаешь, Куть, — Ирка присела рядом. — Только никому! — Она доверительно погрозила пальцем. — Никому, слышь! Алешка ему три посылки отправил: к Новому году, на день рождения и на Майские недавно.

— Ну, дают! — Кутя бросил мозоль. — Хлестались, как вражье заклятое, один другому чердак развалил! Дают, братовья!.. А с другой стороны… — Кутя пожал плечами и оглядел комнату в чистых обоях, шкаф с посудой, высокий холодильник. — С другой стороны, Васька ему топором жизнь выправил. Что Воробей до больницы знал? Водяру рукавом занюхивал. Да эту, Валентину свою, поил. Ты дома у него была тогда? А-а… А я часто, с бабой своей как поругаюсь — и к нему. Кровать у него тогда стояла, не такая, железная, стол да две табуретки. А ты говоришь. Без водки человеком стал, только что глухой. Может и к лучшему: психовать меньше будет.

— Чего ж он не едет?

3