Смирительная рубашка. Когда боги смеются

Все у этого странного народа делалось во имя Бога. Среди них были такие, которых римляне называли «чудотворцами». Они творили чудеса, чтобы доказать свои учения. Мне же всегда казалось бессмысленным доказывать правильность таблицы умножения, превращая палку в змею или даже в двух змей. А именно это делали чудотворцы, всегда вызывая волнение простого народа.

Боже мой, сколько тут было сект! Фарисеи, ессеи, саддукеи — целый легион. Как только появлялась новая секта, сейчас же она превращалась в политическую.

В Иерусалиме, где я разъезжал в последнее время, легко можно было заметить возрастающее недовольство иудеев. Они собирались в гудящие толпы. Некоторые провозглашали конец мира. Другим было достаточно и неизбежного разрушения Храма. Но были и такие революционеры, которые объявляли, что власти Рима скоро придет конец и что будет основано новое иудейское царство.

Как я заметил, Пилат тоже был весьма обеспокоен. Было очевидно, что иудеи причиняют ему немало забот и затруднений. Но должен сказать, что, как вы увидите, он ответил на их хитрость равной хитростью. И зная его, я ни капли не сомневался в том, что он может привести в смущение многих спорщиков в синагогах.

— Только пол-легиона римлян, — с сожалением говорил он мне, — и я схватил бы Иерусалим за горло, а затем был бы отозван для наказания, я полагаю.

Как и я, он не питал большого доверия к вспомогательным войскам, а мы имели только жалкую горсть легионеров.

Я поселился во дворце и, к моей великой радости, нашел там Мириам. Но я не был удовлетворен, так как разговор у нас шел только о положении в стране. Для этого были причины, ведь город жужжал, как встревоженный осиный улей. Приближался праздник Пасхи — религиозное дело, конечно. Поэтому тысячи людей устремились из деревень, чтобы, согласно обычаю, праздновать Пасху в Иерусалиме. Эти новоприбывшие, разумеется, представляли из себя легко возбудимую толпу, иначе бы они не решились на такое паломничество. Иерусалим был переполнен ими, так что многие расположились вне стен города. Что же касается меня, я не мог разобрать, насколько недовольство масс было вызвано учением бродячего рыбака и насколько — ненавистью к Риму.

— Иисус здесь ни при чем или почти ни при чем, — ответил на мой вопрос Пилат. — Спроси Кайафу и Анну, какова причина. Они знают, в чем тут дело. Они поощряют недовольство, для чего — кто может сказать, разве только для того, чтобы причинить мне неприятности.

— Да, несомненно, что ответственны Кайафа и Анна, — сказала Мириам, — но ты, Понтий Пилат, ты только римлянин, и ты не понимаешь. Если бы ты был иудеем, ты бы постиг, что происходящее очень серьезно, и это не простые распри сектантов или стремление бунтовщиков насолить тебе и Риму. Первосвященники и фарисеи, каждый еврей любого класса и состояния, Филипп, Антипа, я сама — все мы боремся за свою жизнь… Этот рыбак, может быть, и безумен, но в таком случае есть хитрость в его безумии. Он проповедует учение бедным. Он угрожает нашему закону, а наш закон — это наша жизнь, как вы в этом уже убедились. Мы ревниво оберегаем наш закон, он для нас — как воздух для тела, и вы тоже постарались бы оторвать от горла руки, которые вас душат. Или Кайафа и Анна и все те, кто держится за закон, или рыбак. Они должны уничтожить его, иначе он уничтожит их.

— Не странно ли, что он такой простой человек, простой рыбак, — промолвила жена Пилата. — Каким должен быть человек, обладающий подобной властью? Я бы хотела увидеть его. Я бы хотела собственными глазами увидеть такого замечательного человека.

Пилат нахмурил брови при этих словах, и стало ясно, что к терзавшим его заботам добавилась еще одна — болезненное душевное состояние его жены.

— Если ты хочешь видеть его, беги в вертепы города, — презрительно засмеялась Мириам. — Там ты найдешь его, потягивающего вино в обществе непотребных женщин. Никогда еще не являлся в Иерусалим столь странный пророк.

— Что за беда в этом, — спросил я, невольно принимая сторону рыбака. — Не упивался ли я вином, не предавался ли оргиям в провинциях? Мужчина есть мужчина, и его манера жить — манера мужская. Или и я — сумасшедший, что я, однако, отрицаю.

Мириам покачала головой, сказав:

— Он не безумный, хуже этого — он опасен. Он разрушит все, что установлено. Он — революционер. Он разрушит то немногое, что осталось от иудейского государства и Храма.

Тогда Пилат покачал головой.

— Он не политик. Мне донесли о нем. Он ясновидец. Он не подстрекает к мятежу. Он одобряет даже римские налоги.

— Ты еще не понял, — настаивала Мириам. — Это не входит в его расчеты, но результаты, к которым приведут его планы, если осуществятся, сделают его революционером. Я сомневаюсь, чтобы он предвидел результат. Но все-таки он опасен, как чума, и, как чума, должен быть уничтожен.

— Судя по тому, что я о нем слышал, — сказал я, — он добросердечный, простой человек, без злых намерений.

К слову я рассказал об исцелении десяти прокаженных, чему я был свидетелем в Самарии на моем пути в Иерихон.