Смирительная рубашка. Когда боги смеются

Итак, из всего экипажа нашего судна остались только мы трое: капитан Николл, Арнольд Бентам, врач, и я. Семеро умерли мгновенно из-за попытки Джеда Хэтчинса украсть пищу. Я же ужасно жалел, что столько хорошей теплой одежды погибло без пользы в море. Не один из нас мог бы с благодарностью надеть на себя еще что-нибудь.

Капитан и врач были хорошими и честными людьми. Довольно часто, когда двое других спали, бодрствовавший и правивший рулем мог стащить мясо. Но этого никогда не случалось. Мы вполне доверяли друг другу и предпочли бы умереть, чем обмануть это доверие.

Мы продолжали довольствоваться полуфунтом мяса в день, и пользовались всякий раз благоприятным ветерком, чтобы двигаться к северу. Только 14 января, то есть спустя семь недель после кораблекрушения, мы оказались в более теплом климате. Даже и там не было по-настоящему тепло. Просто не так чудовищно холодно.

Здесь свежий западный ветер изменил нам, и мы качались на одном месте в течение нескольких дней. Большею частью стоял штиль или дул легкий встречный ветер, хотя иногда порывы ветра не прекращались в продолжение нескольких часов. Поскольку мы были очень слабы, а лодка очень велика, не могло быть и речи о том, чтобы грести. Мы могли только экономить нашу провизию и ждать, чтобы Бог стал к нам милосерднее. Все трое мы были верующими христианами и совершали молитву каждый день перед тем, как делить пищу. Да и каждый из нас молился про себя часто и долго.

К концу января нашей провизии почти не осталось. Свинины уже не было, и мы использовали бочонок из-под нее для сбора и хранения дождевой воды. Говядины было немного. И за все девять недель, проведенных нами в открытой лодке, мы не увидели ни одного паруса и не заметили ни одного островка земли. Капитан Николл откровенно признал, что после шестидесяти дней плавания он понятия не имеет, где мы находимся.

Двадцатого февраля был съеден последний кусок мяса. Я предпочитаю опустить подробности того, что случилось в ближайшие восемь дней. Я только опишу те происшествия, которые показали, какого рода людьми были мои товарищи. Мы так долго голодали, что у нас совершенно не осталось сил для того, чтобы бороться за жизнь, и когда провизия закончилась, мы оказались на грани скорой гибели.

Двадцать четвертого февраля мы стали спокойно обсуждать наше положение. Мы все трое были мужественными людьми, полными непреклонной воли к жизни, и никто из нас не хотел умирать. Ни один из нас не желал добровольно пожертвовать собой для двух других. Но мы сошлись на трех пунктах: мы должны раздобыть пищу; мы должны решить этот вопрос жребием, и мы бросим жребий на следующее утро, если только не будет ветра.

На следующее утро появился ветер, небольшой, но благоприятный, так что мы могли отметить продвижение вперед на два узла в нашем северном направлении. Утра двадцать шестого и двадцать седьмого февраля встретили нас подобным же ветром. Мы были ужасно слабы, держались нашего решения и продолжали плыть.

Однако утром двадцать восьмого февраля мы поняли, что пришло время. Баркас уныло скользил по гладкому, безветренному океану, и неподвижное тусклое небо не обещало ни малейшего ветерка. Я отрезал три лоскута одинакового размера от моей куртки. В одном из этих лоскутов была коричневая нитка. Кто его вытащит — тот погибнет. Затем я положил эти три жребия в мою шляпу, прикрыв ее шляпой капитана Николла.

Все было готово, но мы помешкали немного, совершая безмолвную молитву, потому что сознавали, что предоставили решение Богу. Я знал цену себе и своей честности; но я также знал о честности и достоинствах моих товарищей, так что был в недоумении, как Бог сможет решить такой деликатный вопрос.

Капитан, как следовало ему по праву, вытащил жребий первым. Опустив руку в шляпу, он подождал еще несколько секунд, шепча последнюю молитву с закрытыми глазами. Он вытащил пустышку. Это было правильное, справедливое решение, — в чем я не мог не признаться самому себе, потому что я хорошо знал жизнь капитана Николла и то, каким он был честным, прямодушным и богобоязненным человеком.

Остались врач и я. Либо один, либо другой, и, согласно корабельной табели о рангах, ему надлежало тянуть второму. Снова мы стали молиться. Во время молитвы я силился вспомнить свою жизнь и беспристрастно подвести баланс моих добродетелей и пороков.

Я держал на коленях свою шляпу, покрытую шляпой капитана Николла. Врач сунул в нее руку и довольно долго шарил ею там, тогда как я задавал себе вопрос, можно ли на ощупь отличить коричневую нить от остальных.

Наконец он отдернул руку. Коричневая нитка оказалась в его лоскуте. Я тотчас же почувствовал смирение и благодарность Богу за благословение, ниспосланное мне; и я решил исполнять еще добросовестнее все Его заповеди. В ближайшие минуты я не мог не почувствовать, что врач и капитан были ближе друг к другу по своему положению, чем ко мне, и что они были до известной степени разочарованы результатом. И вместе с этой мыслью росла уверенность, что они были настолько честными людьми, что это не помешает выполнению нашего плана.