Смог

Останавливаюсь, опускаю портфель на землю, жду, пока это чудовище вылезет из машины. Снимаю перчатки. Вижу, как трясутся от возбуждения пальцы. Я ещё ни разу никого не трахал.

— Ты пистолет забыл, — трубит эта слониха и машет деревянным «Кольтом».

— Да брось ты его, кому он теперь нужен, — говорю я и слышу, как подрагивает и хрипит мой жаждущий неизведанного голос. — Пальцев на нём нет.

— Ага, — кивает она. Останавливается и озирается по сторонам, будто не знает, куда лучше бросить эту деревяшку. Дура.

Сажусь, открываю портфель. Вот они, лежат — аккуратно обклеенные белыми бумажками, пачки бабла. В основном пятисотки. Пятисотки рисовать быстрей, да и бумаги надо меньше.

Старый хрыч был богатенький. Художник. И приторговывал наркотой, — так сказала Толстая. Когда я душил его, бедолага обделался.

— Пол-лимона, прикинь, — довольно говорю я и поднимаю голову.

Ствол моего «Кольта» смотрит прямо мне в лицо. Откуда-то из массивной лапы бегемотихи.

— Ты чего, Толстая? — говорю я.

— Подумала, просто, а зачем вообще что-нибудь делить.

Она противно и криво улыбается. Улыбки почти не видно на её щеке, раздутой от жира так, будто она держит за ней апельсин.

— Ты дура? — говорю я, поднимаясь. — Забыла сценарий?

Она пожимает плечами:

— Сценарий тупой. Как и ты сам, Тёртый.

— Да пошла ты. Больше мы тебя не возьмём.

Я поднимаюсь и делаю шаг к ней.

Бац, бац, бац!

— Падай, ты убит! — говорит Толстая.

Земля поднимается и хлопает меня с размаху в лоб. Прямо под носом у меня оказываются полусгнившие картофельные очистки, невесть как сюда попавшие.

Во рту становится солоно, как, наверное, было у Толстой, когда она делала минет Сливе. Выплёвываю эту солонь на вонючие очистки у меня под мордой. Слюни почему-то красные, алые, тягучие и невкусные. И рот тут же наполняется снова.

Последнее, что видят мои глаза — жирная рука Толстой, поднявшая с земли портфель с пол-лимоном баксов.

Последнее, что видят мои мозги — её пизда, затерявшаяся в жирных потных складках маленьким глупым мышонком.

Конечная

Впереди и справа сидели двое, с бутылкой пива. Бутылка была одна, поэтому гуляла по кругу, ото рта ко рту.

Трамвай со скрипом полз по рельсам сквозь ночь, мотаясь из стороны в сторону, конвульсивно подёргиваясь, подрагивая и вздыхая. Того и гляди, казалось, начнётся у него агония. Ободранное сиденье тряслось под задом, как вибромассажёр — дребезжало, размягчало, убаюкивало. Тело за полтора часа езды одеревенело и с радостью предалось бы дремотной расслабленности, но Чадов бодрился, потому что те двое не внушали доверия. А больше в салоне никого не было.

Правый, словно почуяв на себе скольжение чадовской мысли, обернулся к нему, уставился нехорошим прокислым взглядом. Следом за ним повернулся и левый. С минуту они пристально и холодно разглядывали его, потом правый отрыгнул и отвернулся, что вышло у него совершенно одним движением — отрыжка, как отворот, а отворот — как отрыжка. В ту же минуту убрал взгляд и левый. Чадов пошевелил пальцами на ногах — осторожно, стараясь не издать случайно ни звука, ни хруста малейшей косточки, чтобы лишний раз не привлечь к себе внимание двух этих дегенератов.

А левый, допив последний глоток, высосав даже подонную пену, перехватил бутылку за горлышко и вдруг хрустко шмякнул её о дугу на спинке переднего сиденья. Дробно просыпалось на обрезиненный пол стекло. Левый осмотрел образовавшуюся «розочку», одобрительно кивнул и поднялся. Повернулся к Чадову. У того по спине, сверху вниз, промчался табунец липких мурашек. Невольно дёрнулись лопатки — поёжиться. А левый уже сделал шаг вперёд. Правый посмотрел вопросительно и, поняв, кажется, замысел, тоже поднялся.

— То… товарищи, — промямлил, просипел Чадов, осознавая уже, предвидя, что́ будет дальше. Стал повыше поднимать шарф, стремясь избавить горло от острого ощущения раздиравшего его холодного и мокрого после пива стекла.

Шаг, шаг, ещё шаг.

Чадов подскочил с места, кинулся к задней двери. Увидев кнопку вызова вагоновожатого, стремительно нажал её всей дрожащей ладонью. И ещё раз. И — в панике — ещё.

«Надо было бежать вперёд, к водителю… Ага, а как мимо них пробежишь?..»

Или кнопка не работала, или вагоновожатый её игнорировал, но трамвай продолжал скрипуче тащиться вперёд.

Левый, ухмыляясь, приближался. За ним тянулся правый.

— Ребят… — Чадов попытался улыбнуться. Вышло недоразумение какое-то, а не улыбка — Ребят, давайте не будем… Мне выходить сейчас. Я выйду и всё… и всё… и нет меня. Ну, ребят… Зачем?..

Им оставалось пару шагов сделать. Чадов снова безнадёжно ударил по кнопке. С прежним успехом.

«Лучше бы у них нож был. Этой стеклянной дрянью они же разорвут все жилы. Ещё и убить не убьют, а только зря покалечат».

— Ребят… Может не…

— Конечная, — громко сказал динамик над головой.

Двери, лязгнув, открылись.

Вокруг лежали в оглушающей тьме поля.

Одним прыжком он выпрыгнул в ночь и, не теряя ни мгновения, помчался вперёд. Сзади послышался топот двух пар ног. Похоже, они решили таки прикончить его во что бы то ни стало.