Смола

Но он больше не мог. Он был слишком мал, чтобы жить.

И наконец перестал бороться.

Когда закричал отец, Лив постаралась закрыть Карлу уши. Он кричал, как все хищные птицы вместе взятые; как сова, чайки, раненый еж; так кричит косуля, потерявшая своего олененка; так кричит от боли барсук. Йенс кричал так, как кричит отец, который нашел своего утонувшего в ночи ребенка. И так, как кричит ребенок, который нашел своего отца мертвым в зарослях вереска.

Он кричал так истошно, так отчаянно.

Но безумнее всего Йенс кричал в день, когда под колыбелью нашел маленького мальчика с разбитым черепом, а рядом с колыбелью – выпавшие из нее доски. В тот же момент он осознал то, с чем никогда не сможет смириться: опьяненный своим счастьем, он не заметил, как забыл вкрутить несколько последних болтов, что он потерпел крах и как столяр, и как отец, что это он убил своего собственного сына. Он никогда не сможет рассказать об этом своей любимой из страха потерять и ее тоже.

Онемевшими руками он собрал доски и вставил их на место, так чтобы эта колыбель не отличалась от соседней. Он опустился на колени перед бездыханным сыном и сел на пол. Он не трогал его, только смотрел на кроваво-красный нимб над крошечной головкой и кричал, что было мочи. Потом прибежала Мария: она подняла ребенка и, крепко прижав его к себе, тоже начала кричать.

Во время падения мягкий затылок Карла впился в ящик с инструментами. Безжалостный металлический угол.

Так кричал Йенс и теперь. Где-то на подсознании Лив узнала этот крик.

Мария плакала в полудреме, что-то бормоча себе под нос, а Лив вытирала ее полотенцем. Йенс исчез с маленьким безжизненным тельцем в руках.

«Это девочка» – были его последние слова перед тем, как он вышел из спальни с ребенком в руках.

Дорогая Лив,

Нам не стоило пытаться родить тебе младшую сестру или младшего брата, но твой отец настаивал на этом. Он говорил, что нам нужны двое детей. Как раньше. У него тоже был брат, и у тебя был брат-близнец. Йенс говорил, что нужен баланс. А я просто любила его. Я и сейчас его люблю!

Возможно, этому ребенку не суждено было выжить. Мы бы не смогли о нем позаботиться. Во всяком случае, не так, как нужно. Я боялась этих родов. Боялась родить его раньше срока, боялась, что он когда-нибудь вылезет из меня. Я боялась этого ребенка!

Поэтому я не тужилась как следует; я пыталась оставить его внутри. Я зажала его, возможно, тем самым задушив. Что, если я сама убила своего собственного ребенка?

А может быть, иногда рождаются дети, которым просто не суждено жить. Может, это не моя вина и твоей младшей сестре просто было не суждено увидеть этот мир.

Я не знаю, Лив.

Я пытаюсь найти успокоение после несчастья, произошедшего с Карлом, но пока так и не нашла. Я подозревала твою бабушку, потому что она пила таблетки, после которых вела себя непредсказуемо. Обычно после них она была сонной, а иногда была вспыльчивой, безумной. Меня это пугало, да и ее, думаю, тоже.

Карл много кричал, может быть, она не могла больше это терпеть. Мы думаем, так все и было. Она не могла терпеть его крик, достала его из колыбели, стала качать и уронила на ящик с инструментами, который стоял у кроватки. А может, она сделала это специально? Мы думаем – специально. Поэтому после ее отъезда стало легче. Тем не менее я не могу успокоиться, потому что до конца не знаю, что произошло.